«Сначала мы строим архитектуру, а потом она строит нас»: Элиас Редстоун о бумажных журналах и красоте банальности

Элиас Редстоун не выносит, когда архитектурные выставки превращаются в сухие мероприятия для узкого круга профессионалов. Он — не архитектор, но один из главных популяризаторов архитектуры в мире: его выставки проходили в лондонской художественной галерее Barbican, он курировал польский павильон на архитектурной биеннале 2010 года в Венеции, сотрудничал с MOMA и Tate Modern. Недавно Редстоун привез свою коллекцию ста лучших архитектурных журналов со всего мира в Москву в рамках выставки Archizines. «Теории и Практики» воспользовались случаем, чтобы поговорить со знаменитым куратором о советском наследии, о том, как бы выглядела архитектурная анти-биеннале, и секретах удачного кураторского проекта.

— Как так получилось, что вы решили заниматься архитектурой всю жизнь?

— Я влюбился в нее в очень юном возрасте. На самом деле я никогда не учился архитектуре, и мой интерес — это интерес стороннего наблюдателя. Я вырос на ферме на краю Земли, где, конечно же, не было никакой архитектуры, кроме деревенских домов. Когда я приехал в Лондон, я просто влюбился в этот город и в то, что он собой представляет — архитектура определяет столь многое в нашей жизни.

— За что вы ее так любите?

— Мне нравится, когда архитектура заставляет что-то чувствовать. Иногда вы можете зайти в пространство и почувствовать себя хорошо. Или наоборот. Но и культурный контекст тоже невероятно важен. Мне нравится думать об архитектуре как об отражении нашего общества, отражении того, кем мы являемся на самом деле. Об этом замечательно сказал Уинстон Черчилль — сначала мы строим архитектуру, а потом архитектура строит нас.

Elias Redstone, Shooting Space: Architecture in Contemporary Photography

— Так что современная архитектура говорит о нас?

— Это большой вопрос. Мой последний проект (Constructing Worlds: Photography and Architecture in the Modern Age — прим.ред.) был об архитектуре модернизма. На выставке можно увидеть фотографии архитектуры модернизма, фотография выступала в качестве медиа, показывающего, в каком мире мы живем. Архитектура же выступала в качестве протагониста, на которого мы смотрим через фотографию. Для меня модернизм — удивительный феномен, который одновременно и жив и мертв, и на него очень интересно смотреть с этих двух сторон. Для этой выставки мы выбирали разные моменты в истории модернизма: фотографии Манхэттена начала прошлого века и фотографии техасских зданий, окруженных бедняками. В этих фотографиях мы видим отражения того времени, Великую депрессию с одной стороны, но и вызов новых технологий с другой.

В то же время в конце выставки мы показывали фотографии африканского модернизма, которые стали своеобразным пространством демократии, приходящим в Африку — тем, как архитектура должна была выглядеть, чтобы представлять собой западный идеал демократии. Модернизм в равной степени может быть успехом и провалом — он может быть жив в зданиях, которые строятся вокруг нас, но так же справедливо он может считаться мертвым. Это совсем недавняя история, которую мы не до конца понимаем. На архитектурном биеннале прошлого года, которое курировал Рем Колхаас, как раз можно было увидеть разные мнения о модернизме — как сильно он повлиял на нашу жизнь.

— У вас был большой проект, связанный с архитектурной фотографией. На ней редко увидишь людей — не является ли это визуальным примером того, что архитектура стала мыслить себя отдельно от людей, для которых, в общем-то, и предназначена?

— Про архитектурную фотографию часто говорят, что она так же ограниченна, как и свадебная фотография. Если мы говорим о ней как о жанре, то чаще всего мы будем смотреть работы профессиональных фотографов, которые снимают архитектуру в рекламных целях, и это будет довольно депрессивно. Только немногие фотографы могут как-то перейти эти границы, попытаться сделать что-то интересное с изображением. Я хочу поменять весь принцип категоризации — чтобы не было такого строгого деления на архитектурную фотографию, документальную, портретную и так далее. Чтобы архитектурные фотографии говорили о чем-то большем, чем использование самих пространств — и вместо этого показывали, как их используют, что они означают в социальном и культурном плане.

HAIRWOOD / http://www.eliasredstone.com/

— У вас был чудесный первый кураторский проект «волосы Распунцель» (HAIRYWOOD — прим. ред.) — с огромной шестиметровой косой, торчащей из башни. Этим проектом вы протестовали против сухости и академизма архитектурных выставок?

— Это был 2005 год — и выставки об архитектуре были очень сухими. Честно говоря, в большинстве случаев архитекторам просто нравилось разговаривать друг с другом. Мне это было не очень интересно — намного больше меня волнуют разговоры с обычными людьми. Я тогда открыл свою галерею и хотел создать что-то, что будет вызывать отклик у людей. Что не производило бы впечатление, будто я читаю лекцию, но заставило бы посетителей задуматься о пространстве.

— То же я могу спросить и про архитектурные журналы, которыми вы много занимаетесь. У нас в России архитектурные журналы читает в основном профессиональное сообщество, со всеми последствиями — сложным профессиональным языком, большим количеством технологических моментов. Как так вышло, что в отличие от современного искусства и моды архитектура превратилась в замкнутую на себе индустрию, которой не интересны люди (а людям не интересна архитектура)?

— Вы практически ответили сами на свои вопросы. В моем проекте Archizines около сотни журналов, которые показывают альтернативу традиционной архитектурной прессе. Они все появились в прошлое десятилетие, в них можно найти множество идей, множество новых способов рассказывать об архитектуре. Их редакторы — не только состоявшиеся профессионалы, но и студенты, художники. Это и фанзины, и маленькие издания, и более привычные журналы. Что у них общего — попытка изменить восприятие архитектурных журналов. Кто-то распространяет свой журнал среди друзей, а кто-то продает его по всему миру. Я стал собирать эти журналы и в какой-то момент захотел сделать выставку, которая бы отмечала это новое явление. С одной стороны, все эти журналы возникли на фоне глобальной депрессии в печатном мире, когда количество печатных изданий сократилось, а оставшиеся перешли на более дешевую бумагу. С другой стороны, мы можем увидеть новое поколение издателей, которые появились в цифровой век. Они отдают себе отчет в успехе интернета, но все равно решили делать что-то на бумаге.

— Есть ли у вас собственный секрет того, как сделать классный журнал или выставку об архитектуре?

— Когда я преподаю своим студентам кураторство, я говорю, что главное — следовать своим инстинктам. Спрашивать самого себя, что может быть интересно, о чем сейчас не так много говорят. Что можно добавить к глобальной дискуссии. В кураторстве нет единственно верного способа организовать выставку. Каждый ваш журнал и выставка, да, впрочем, все, что вы делаете — это про ваши возможности. И обязательно компромиссы — в бюджете, пространстве, художественных желаниях. Все это огромный, но прекрасный вызов.

Constructing worlds: Photography and architecture in the modern age

— Если бы вам нужно было создать журнал, в котором вы бы рассказывали другим цивилизациям о нашей архитектуре, ее важнейших достижениях и проблемах, что бы там оказалось?

— Я бы рассказал и о своем личном опыте, о городах, которые я посетил, о путешествиях со своим молодым человеком. Мы бы вместе рассказывали нашу историю с помощью тех мест, которые посетили. Не подумайте, я не то чтобы романтик — но, мне кажется, в этой ситуации никто не сможет сделать ничего лучше, чем рассказать про свой собственный взгляд на эти вещи.

— Вы курировали несколько иностранных павильонов на архитектурной биеннале. Если бы вы сами задавали тему архитектурной биеннале, какой бы она была?

— Воспевание банальности. И мне хотелось бы, чтобы серьезные люди поговорили об этом.

— Мы много говорили о том, кому нужна архитектура сегодня, так что спрошу: кому нужна архитектурная биеннале? У арт-биеннале, например, есть определенный коммерческий смысл, а в чем смысл этого мероприятия?

— Я думаю, это нужно в основном для профессиональных целей. Биеннале существует не только в виде физической выставки, биеннале еще и объединяет людей, которые собираются вместе в определенный момент времени. Это шанс для архитекторов со всего мира оказаться в одном месте в одно и то же время. Оторваться от безумного шума больших городов и попасть в этот немного волшебный мир.

— То есть это такой Вудсток своего рода?

— Не совсем. Здесь много идей для вдохновения, здесь проходят важные разговоры, и вот зачем я отправляюсь туда. Это лучший и самый большой фестиваль архитектуры мира. Как и у любого события такого масштаба, у него есть достоинства и недостатки. Но все равно это невероятно важно — это лучшее образование, которое только может получить любой архитектурный куратор. Вы видите в реальном времени, что работает, а что нет, что вдохновляет, а что — наоборот. Я сам многому учусь каждый год.

— Биеннале так или иначе — о хвастовстве: мы показываем другим странам свои лучшие идеи, лучшие проекты. А если бы существовала анти-биеннале, где выставляли бы самые стыдные проекты, самые большие провалы, что бы мы там увидели? Какое здание вы ненавидите больше всего?

— Я бы начал с того, что на здания сегодня тратится слишком много денег и слишком мало мыслей. Я говорю о банальном и скучном — это можно увидеть в каждом городе мира, Москве, Сан-Паулу, Лондоне. Люди думают, что делают прекрасную архитектуру, потому что она дорогая, но это, черт возьми, неправильно. Так что вот этот тезис мог бы быть точкой отсчета — по крайней мере, мне было бы интересно прийти и посмотреть, что из этого выйдет.

— Вы занимались польским павильоном, что он вам рассказал о советском наследии? У нас был очень нервный двадцатый век в плане архитектуры — то конструктивизм, то ампир, то эта идея с блочным строительством. Кажется ли вам, что советская архитектура в мире шла каким-то особым, своим путем?

— Я не чувствую, что хоть сколько-нибудь имею право комментировать историю. Я не историк и все, что я могу сделать — посмотреть на современный город. Как влияет на него наследие сегодня, какие пространства занимает та прошлая политика в городе, что она значит сейчас. Польский павильон был прежде всего художественным проектом — я предложил художникам свободу самовыражения. Вы задали хороший вопрос, но я не уверен, что в состоянии дать на него хороший ответ.

— Я люблю напоследок задавать всем два вопроса. Первый — есть ли у вас любимая утопия?

— Нет, хотя мне нравится идея утопии. Например, я большой фанат модернизма, вдохновляюсь его идеями. Но мне не кажется, что это ультимативное решение для всего. Иногда это решение было успешным, иногда — наоборот. Поэтому, кстати, так много художников и фотографов вдохновляется этим, как если бы это была древняя цивилизация, которую мы пытаемся понять. Людей восхищает все что угодно — от здания до поп-звезды — что одновременно и преуспевает, и проваливается

— А второй — думаете ли вы, что будущее прекрасно?

— Настоящее прекрасно. Мы можем отправиться на другой конец мира и заниматься своими делами. Для некоторых будущее, конечно, будет непростым вызовом. Физически мир не будет сильно отличаться от сегодняшнего, но на более глубоком уровне он будет другим. С другой стороны, мы не задумываемся в полной мере о своем влиянии на окружающее среду — а пока бизнес, политика и люди не соберутся вместе, мы можем не справиться с этим вызовом… я даже не знаю, как мы с этим справимся. И это пугает меня.