О западной системе образования в российском обществе существует довольно много представлений, в том числе ошибочных. Чтобы разобраться, как дело обстоит на самом деле, а также узнать, как российским профессорам работается в зарубежных университетах, T&P обратились к опыту ученых-гуманитариев, по разным причинам оказавшихся в вузах Европы и США. О том, можно ли прожить на профессорскую зарплату на Манхэттене, почему дверь в рабочий кабинет рекомендуют не закрывать, зачем ехать в Калифорнию, чтобы изучать литературу блокадного Ленинграда, рассказывают Михаил Ямпольский, Полина Барскова, Илья Доронченков, Илья Яблоков и Дмитрий Дубровский.

Михаил Ямпольский
профессор сравнительной литературы и славистики Нью-Йоркского университета, США
«В России у меня был очень маленький педагогический опыт: я немного преподавал во ВГИКе и на Высших курсах сценаристов и режиссеров. Сначала меня пригласили на семестр — преподавать в Лозаннском университете, потом в качестве исследователя — в Центр гуманитарных наук Гетти в
Первое время после переезда было очень тяжело. Английский я выучил сам, разговорного опыта в России не было. На меня сразу повесили четыре аспирантских курса — два в семестр, каждое занятие — по три часа. Кроме того, я совсем не знал литературы, которую тут читают студенты, и чувствовал себя немного потерянным. Прошло много времени, пока я привык и оценил местную систему. В первое время меня сильно смущало, что студенты и аспиранты не имеют систематических знаний. Тут нет курсов, похожих на российские, и общих дисциплин, в которых материал строится хронологически — по векам и периодам. Поэтому у многих студентов в Америке сильные лакуны в общих знаниях. Теперь меня это не шокирует. Я убедился, что эти пробелы легко заполняются. В свою очередь, крайне поверхностные обзорные знания не вызывают у меня большого почтения. Курсы в
Я преподаю в NYU уже 24 года. Студенческие курсы я повторяю, а аспирантские всегда придумываю новые — как правило, два курса в год. В итоге моя ежегодная нагрузка — два курса для студентов и два — для аспирантов. Последние для меня важны, потому что в них (в отличие от студенческих) нельзя пересказывать чужие книги, а нужно говорить что-то свое и новое. Такие требования побуждают меня осваивать и осмысливать новый материал и проблематику. На подготовку аспирантских курсов я трачу один-два дня в неделю. Так, в прошлом семестре я читал аспирантам курс по теории сложности (theory of complexity), а в этом — курс об эксперименте в искусстве и языке. В следующем семестре будет курс по историцизму.
«Здесь никто не проверяет никакой индекс цитируемости и прочую чепуху»
Как все институции, университеты имеют свои недостатки, но в частных заведениях бюрократия сведена к минимуму. Например, если мне нужны деньги на перевод, поездку и так далее, я просто пишу декану e-mail, и, как правило, он мне не отказывает, присылая e-mail с согласием в тот же день. Никаких заявок и бумажек я не пишу. Этого совершенно достаточно. Здесь нет никаких отделов кадров и даже не существует печати.
Если говорить про академическую жизнь, то, например, защиты диссертаций у нас закрытые. В них участвуют только пять оппонентов и научный руководитель. Никакого ритуала нет, защиты очень откровенные и тяжелые для аспирантов. Часто работа не утверждается. Но если оппоненты проголосовали за, степень присваивается в ту же секунду. Здесь нет ВАКа и нелепых требований вроде публикаций статей в никем не читаемых сборниках. Нет тут и идиотской системы, которую в России ввели в некоторых вузах, полагая, что так делают за рубежом. Никто не проверяет никакой индекс цитируемости и прочую чепуху. Научное сообщество и так знает, кто чего стоит, кто серьезный ученый, а кто фуфло. Никакой нужды в чисто формальных критериях тут нет, во всяком случае в тех дисциплинах, о которых я могу судить. Вообще всякая отчетность сведена к минимуму.

© iStock / littleny
Я имею право закрыть свой курс. Как правило, я ограничиваю количество студентов на своих занятиях двадцатью. Во время лекций здесь принято перебивать профессора вопросами, если что-то непонятно; кроме того, я очень ценю разноликость учеников. Отношения между профессорами, студентами и аспирантами здесь гораздо проще и демократичнее, чем в России. У каждого преподавателя есть office hours, так что к нему может прийти за советом любой человек. Студенты зовут меня профессор, а аспиранты — Миша. В университет попадают люди из всех стран мира, с разным бэкграундом, и это придает обсуждениям особую живость. На кафедре компаративистики, где я работаю, помимо уроженцев Америки со мной трудятся кубинка, арабка из Египта, ученый из Южной Африки, китаец, итальянка и два испанца».


Полина Барскова
профессор русской литературы в
«Когда мне было 20 лет, я попала в аспирантуру в Беркли (Калифорния) и скоро стала преподавать русский язык и русскую литературу. Я стала педагогом уже в Америке. Если вы хотите преподавать гуманитарные предметы в Америке, я рекомендую получать американское образование.
Я работаю в США уже 18 лет и счастлива. Мне повезло найти место, которому я во многом соответствую: это Хэмпшир-колледж (Hampshire College) в городке Амхерст, в трех часах езды от
Мой колледж ориентирован на гуманитарные науки, но также здесь важны либеральные ценности. Например, у нас учится очень много студентов, которые находятся в поиске гендерной идентичности. Здесь они чувствуют себя безопасно и спокойно. Сейчас снова много внимания уделяется расовой проблеме: это весьма резкий политический разговор, в котором студенты принимают самое активное участие. Студентов учат быть неравнодушными гражданами. Думаю, это не менее важно, чем чтение Мильтона, Вулф или Чехова.
Недавно я прочитала курс в Гарварде об истории блокадной литературы. Эту дисциплину в России пока нигде не преподают, а здесь — пожалуйста. Можно также сказать, что для того, чтобы заняться культурной историей блокады, мне нужно было уехать в Калифорнию — узнать многое помимо первичного, ленинградского текста.
Я преподаю сейчас то, что хочу: в этом семестре читаю курсы про русскую короткую прозу и возможности и невозможности литературного перевода. Весной буду преподавать современную русскую литературу и отношения русской литературы с творчеством Шекспира. Это очень редкая ситуация, большинство моих коллег должны сильнее прислушиваться к мнению, срочным нуждам студентов и институций. Зарплаты мне хватает, я снимаю жилье, вожу машину, воспитываю мать и дочь. Для этого работать нужно очень много, идея свободного времени мне давно уже не близка: днем я преподаю литературу, ночью делаю литературу. Но это единственные занятия на свете, которые меня интересуют, поэтому я очень рада, что так выпало.
Преподавание русской литературы, культуры, истории — это всегда аттракцион: никогда толком не знаешь, что тебя ждет в классе. Надо добавить, что классы у меня семинарские, а не лекционные: все зависит от того, насколько хорошо студенты подготовятся. Но поскольку студенты очень стараются поступить, а их родители зачастую платят огромные деньги, готовятся они хорошо, читают страстно. Меня несколько удивляют их предпочтения: приходят они обычно из-за Достоевского, который продолжает владеть пылкими пытливыми умами, а потом влюбляются в Гоголя, Шкловского и Хармса и делают из их текстов пьесы, мультфильмы, оперы. Мне посчастливилось работать с очень творческими и свободными студентами».


Илья Доронченков
декан факультета истории искусств Европейского университета в
«Я преподавал в нескольких странах: вел Hauptseminar (семинары, к которым студенты готовятся самостоятельно, без помощи ассистента) во Фрайбургском университете в Германии, два месяца читал лекции в Венецианском международном университете (это консорциум, в который входят университеты десятка стран; Россию в нем представляет Европейский университет). Но мой главный преподавательский опыт был в Америке, в университете Браун, где я провел в общей сложности пять семестров. Я работал на кафедре славянских языков. Хотя мой англоязычный курс был посвящен русскому искусству XIX — начала XX века, это была cross-listed программа по истории искусства.
Моя нагрузка в вузе — два курса с двумя занятиями в неделю, внятные условия работы и четко выстроенные отношения со студентами. Ты понимаешь, что должен им дать, и знаешь, чего можешь от них требовать. Мое ощущение профессионального комфорта опирается на опыт, а он поначалу был болезненный. В первый раз, когда меня пригласили преподавать за рубежом, у меня было катастрофически мало студентов — shopping period (время, когда студенты посещают пробные занятия и выбирают курсы. — Прим .ред.) я тогда фактически провалил. Я не очень понимал, что двухнедельный курс лекций в Брауновском университете — это сочетание коротких и увлекательных сюжетов, тизер будущего сериала, рассказ, в котором я должен был их убедить, что мой курс интересный и не страшный. На один из моих курсов ходил всего один студент и два профессора — и то потому, что им были интересны визуальные образы русской идентичности. Конечно, курс надо было закрыть, но я благодарен коллегам, которые дали мне возможность дочитать его. Зато теперь, мне кажется, я неплохо представляю, как обращаться с американскими студентами: с тех пор я несколько раз возвращался в Браун.
Подсознательно существовало чувство, что ты каждый день должен доказывать свое право преподавать, а судьями выступают студенты
Как ни странно, курс про русское искусство на английском языке в сумме требовал меньше времени на подготовку, чем разговорный семинар, где мы обсуждали со студентами по-русски различные темы из современной культуры и жизни нашей страны. Темы постоянно обновлялись, требовали большого количества подготовительного материала, поиска каких-то сюжетных поворотов. В общем, ты должен быть интересен — в этом отношении работа была довольно напряженной и даже нервной. Подсознательно существовало чувство, что ты каждый день должен доказывать свое право преподавать, а судьями выступают студенты. И они действительно судят преподавателей: нормой являются анонимные анкеты, которые заполняются на последнем занятии. Ты можешь прочитать их потом, уже после выставления оценок. Мне кажется, этот опыт довольно травматичен, особенно для человека из страны, где в подавляющем большинстве вузов такой практики нет и в помине.
Мне очень близка позиция американских студентов, их открытость к диалогу. Они не боятся говорить и спорить (даже если, с точки зрения профессора, уровня их подготовки недостаточно). Студент четко понимает свое право на знание. Мне трудно припомнить, чтобы в присутственные часы (office hours) кто-нибудь не воспользовался возможностью поговорить с преподавателем. Студенты уважают тебя и знают, что они заплатили за время и внимание профессора солидную сумму.
У хорошего американского студента отлично работает аппарат абсорбирования и синтезирования материала: он может по совокупности знать меньше, чем русский студент, но в нужный момент, обладая методическими навыками, которые прививаются еще в школе, взять больше и, что очень важно, внятно и убедительно оформить свое знание. Отечественный студент склонен начинать ответ от Адама и Евы, по дороге порой теряя суть, американец же начнет со слов «My argument is…» , а потом приведет доказательства своего утверждения. Это, впрочем, особенность академической риторики в целом. Не знаю, насколько ситуация в Брауне характерна для всей американской системы, но мне нравится интонация общения преподавателей со студентами здесь: своего рода старшего (сильно старшего) товарища, который со сдержанной улыбкой помогает там, где младший делает что-то неловко. Почему-то особенно это запомнилось мне в день вторжения США в Ирак, когда в самой большой аудитории университета студенты и профессора (прежде всего Института Уотсона — центра международных отношений) собрались, чтобы обсудить происходящее.
Другая особенность американской системы: она учитывает то обстоятельство, что молодой человек, какой бы семейный и культурный багаж он ни имел, нуждается в довольно продолжительном времени, чтобы понять, как работает университет и чем он там занимается. Я встречал среди студентов и девушку, которая ушла в русистику из балета, и вратаря женской хоккейной команды! Два первых года студент набирает кредиты на самых разных курсах — от спорта до обзорных лекций по истории искусства. Это время дает ему возможность адаптироваться к университету и университетскому мышлению.
Радость, которую дарит профессорское положение и которая почти не встречается у нас, — свой кабинет. Если повезет, из окон будет открываться вид на живописный зеленый кампус, который пустеет во время лекций, а в перерывах заполняется народом, перебегающим между готическими или псевдогреческими корпусами. Очень важно, что практически круглосуточно работают библиотеки, электронные базы. Одна из привычек, которые остались у меня после работы в Америке, — не закрывать дверь в рабочий кабинет, особенно если у тебя сидит студентка или студент. Этот совет дали мне коллеги, чтобы я мог избежать потенциальных неприятностей. Можно в очередной раз по русскому обычаю поглумиться над политкорректностью, но, вспоминая недавнюю педагогическую катастрофу славной московской школы, понимаешь, что открытая дверь — это своего рода символ отношений между тем, кто обладает властью и авторитетом по определению, и тем, кто от него зависит.
Известно, что чужая зарплата в американском университете — тайна. Я могу предположить, что как временный работник я получал несколько меньше постоянного сотрудника того же уровня, но это все равно достойная сумма, которая позволяет не экономить на питании ради покупки книги; позволяет съездить в соседний город, посмотреть музей. Правда, надо понимать, что многое зависит от исходных условий, на которых тебя приглашают: университеты считают деньги и стремятся экономить на преподавателях низшего звена, нанимая молодых на отдельные курсы, а не на ставки. Но если ты задумаешься о жизни постоянного преподавателя, то поймешь, что даже высокая стабильная зарплата tenured professor не освобождает от размышлений о медицинской страховке, пенсии или стоимости образования для детей. Это довольно жесткая жизнь. Не случайно там говорят, что, если хочешь жить интересно, — работай в университете, зажиточно — иди в юристы».


Илья Яблоков
преподаватель Университета Лидса, Великобритания
«Я получил историческое образование в Томском государственном университете, а после поступил в аспирантуру. Поскольку тема моего исследования требовала проработки большого количества литературы на английском языке (большинство работ по теме были написаны американскими исследователями), я искал различные стажировки в США и/или Западной Европе. Мне повезло с
Год учебы в ЦЕУ стал во-многом поворотным для меня. Я понял, как устроено образование, что такое эссе, семинары, критическое отношение к идеям. Мне очень хотелось продолжить изучать выбранную тему на уровне докторской и в западной академической среде. Отчасти это было связано и с тем, что тема моего исследования, «Теория заговора», слишком негативно и искаженно воспринималась в среде российских ученых. Много времени уходило и
Это был первый опыт преподавания за границей, который показал мне одну вещь: надо вкладывать куда больше усилий, чтобы объяснить какие-то вещи ребятам, по объективным причинам пока не имеющим представления о российском обществе. К тому же структура школьных курсов по русской истории здесь иногда довольно странная. К примеру, некоторые мои студенты в школе брали курсы по истории России с периодизацией 1861–1961 годы. Во-первых, если первая дата — отмена крепостного права и либеральные реформы Александра II — понятна, то вторая — не совсем. Во-вторых, за пределами этих хронологических рамок студент, скорее всего, не будет знать ничего, и этот материал необходимо освещать в лекционном курсе и на семинарах.
После защиты докторской я почти сразу устроился в университет города Лидса в Великобритании в качестве преподавателя русской истории, культуры и языка, где и продолжаю работать. С января 2015 года в этом учебном заведении я читаю совершенно разные курсы: от введения в русскую историю до русского фольклора и постсоветской истории России. Входят в мою нагрузку и языковые курсы, поэтому я теперь не только историк, но и филолог. Надо сказать, что из разговоров с российскими коллегами я понял, что нагрузка отличается не значительно. Конечно, в английском университете правила игры меняются реже, чем в России, где с приходом каждого нового министра образования появляются новые стандарты. Академическая работа в английском вузе начинается тогда, когда ты становишься лектором. Ты переходишь с teaching contract на teaching & research contract. Я пока преподаватель, и исследовательская часть у меня необязательная. В принципе, к такому подходу сейчас приходит и российская академическая наука.
Львиная доля времени уходит на подготовку лекционных материалов. За 50 минут необходимо не только рассказать тему лекции, но и быть увлекательным лектором: большое значение для университета имеет оценка преподавания самими студентами, которые платят деньги, а в конце курса и учебного года оценивают предложенный курс и читавшего его преподавателя. Потом часть этой информации становится доступна всем новым абитуриентам, то есть оценка той или иной кафедры напрямую влияет на количество новых студентов и популярность университета.
Поскольку кафедра русистики в моем вузе очень маленькая, то у меня с нашими студентами устанавливаются профессионально-дружеские отношения. Многие студенты, которые выбрали изучение русского языка и культуры, после стажировки в Москве становятся большими любителями своего предмета, что, в свою очередь, ценно для кафедры. Мы помогаем им организовывать различные мероприятия и поддерживаем их инициативы (приглашаем известных ученых, писателей, организовываем стажировки). После окончания вуза многие студенты становятся нашими друзьями. Мои коллеги поддерживают отношения с выпускниками 80-х и начала 90-х годов!
Академическая жизнь в моем университете устроена так, что вся переписка с коллегами и студентами проходит в электронном виде, поэтому почту приходится проверять даже в выходные. В день я получаю в среднем 40 писем. Если учитывать переписку по исследованиям и монографиям, то количество писем приближается к сотне в день. Отвечать на все сообщения обязательно (это часть профессионального этикета), и начинать ответ надо всегда стандартной фразой: «Спасибо за ваше сообщение». Обязательная часть карьерного роста — административные обязанности: организация исследовательского процесса или экзаменов. Если преподаватель — успешный администратор, то часто он получает еще больше подобной нагрузки, и это напрямую влияет на количество времени, отведенного на исследования. Для многих отличных ученых это, конечно, несет негативные последствия.
Мои коллеги выявили одно интересное правило. Какое-то время назад поощрялось быть мультидисциплинарным специалистом, поэтому существование таких дисциплин и степеней, как русистика/славистика, было органичным. Теперь при получении степени лучше всего, чтобы она была в


Дмитрий Дубровский
приглашенный преподаватель в Институте Гарримана, Колумбийский университет, США
«Я десять лет преподавал в Смольном колледже свободных искусств и наук (который теперь стал факультетом свободных искусств и наук СПбГУ) и немного в питерском филиале Высшей школы экономики. Уезжать я не планировал, но ректор СПбГУ Николай Кропачев со скандалом уволил меня с факультета и уничтожил ставку преподавателя по правам человека как ненужную, хотя студенты (не преподаватели, правда) выступили в мою поддержку.
Меня пригласили в
Американские студенты всегда требуют очень точного, детального объяснения, чего именно от них ждут: например, жанр итоговой работы, требования к ней, принципы оценки и прочее. Надо сказать, что даже с опытом работы в Смольном я иногда терялся в этих деталях, что приводило к некоторому непониманию. Но в целом, конечно, ощущение полнейшей защищенности в отношении того, что и как ты говоришь, — это бесценно. На лекциях можно выступать с любой позицией, рассматривать любую точку зрения, высказывать любые сомнения, критиковать систему защиты прав человека, режим американской демократии или путинской России — никто и ни в каком случае не вмешается в мою работу. То же самое делают и мои студенты. Открытый диалог — наиболее важное отличие нынешней американской системы образования от российской.
В российском образовании в подавляющем большинстве случаев существует или цензура, или самоцензура. Моя история в СПбГУ именно про то, что я отказался играть по правилам, которые навязывал ректорат, да и российская власть в целом: ты можешь критиковать ее вечерами на кухне. Любая публичная активность, любое публичное несогласие с мнением университетского начальства квалифицируются как бунт и должны быть подавлены. Сейчас в американском вузе я искренне отдыхаю от этой бесконечной войны, которая отнимала у меня массу сил, энергии и нервов и в итоге лишила меня рабочего места в России.
Что касается условий работы, то в Колумбийском университете рай для исследователя и преподавателя. Поскольку я
«Ученые разговоры тут происходят в строго отведенных для этого местах и в определенное время»
Коллеги в целом относятся совершенно по-дружески, но, как мне кажется, в Америке дружеские связи появляются каким-то другим путем, потому что вполне можно работать с людьми довольно долгое время, за соседними столами, но все общение будет сведено к приветствиям. Привычный к дружеским посиделкам с коллегами после работы или на работе в России, я довольно сильно по этому скучаю. Ученые разговоры тут происходят в строго отведенных для этого местах и в определенное время. Попытки обсудить какие-то рабочие вопросы со случайно встреченным на улице директором Института Гарримана были восприняты с дружеским недоумением.
В университетской жизни тут действуют строгие профессиональные границы, которые не позволяют работе выходить за пределы рабочего времени и пространства. Особая примета, видимо, именно больших университетов — отсутствие разговоров за обедом, как это бывает в маленьких колледжах. Чтобы встретиться с преподавателем и обсудить с ним интересующую тебя проблему, нужно договариваться за месяц, и это будет называться «пообедать вместе». Нечасто встречаешь коллег и на рабочем месте: никакой нормальный университет не требует постоянного присутствия. Есть обязательное требование, чтобы преподаватель был доступен для студентов не менее двух часов в неделю на курс, чтобы студенты знали, когда и как они могут с ним встретиться. Остальное время — твое, и никому в голову не придет контролировать, где и как ты проводишь свое время. Посещать вуз надо, чтобы читать лекции, сдавать статьи, главы монографий и прочее.
Зарплата, конечно, в моем случае умеренная, но и ее вполне хватает, чтобы жить в
Комментарии
Комментировать