«Стена — наша!»: как Иерусалим 1930-х стал столицей национализма и моды на Ближнем Востоке

В издательстве Corpus вышла книга «Иерусалим. Биография», которую Саймон Себаг Монтефиоре написал, опираясь на исследования и историю своей семьи. T&P публикуют фрагмент о том, как в 1920–1930 годах в городе, с одной стороны, разрастался национальный конфликт между арабами и евреями, а с другой — под влиянием Великобритании, которая тогда управляла Палестиной, появилась мини-Англия с кафе, магазинами, модными ателье и дорогими отелями.

«Иерусалим. Биография», Саймон Себаг Монтефиоре; перевод с английского под редакцией Александра Турова

Первые британские проконсулы поздравляли себя с тем, что им удалось установить в Иерусалиме порядок. В июне 1925 года Сэмюэл вернулся в Лондон, заявив с поистине олимпийской уверенностью: «Дух беззакония обуздан». Конечно, это была иллюзия. Годом позже Сторрз и вовсе покинул мирный, похорошевший город ради того, чтобы стать губернатором Кипра, а впоследствии Северной Родезии, хотя до конца дней своих и вздыхал, что «после Иерусалима уже не может быть продвижения по службе». Новым верховным комиссаром назначили виконта Пламера, фельдмаршала с моржовыми усами, которого за глаза звали Старой сливой или Папашей Пламером. Из-за сокращения финансирования Пламеру приходилось поддерживать порядок в городе с помощью значительно меньшего числа солдат, нежели было в распоряжении Сэмюэла. Но он излучал обнадеживающее спокойствие, прогуливаясь без охраны по улицам Иерусалима. Когда чиновники сообщали ему об опасных признаках напряжения политической обстановки, он отмахивался: «Нет никакой политической обстановки. И не надо создавать ее!»

Но совсем скоро, как раз когда Старая слива был отправлен в отставку по состоянию здоровья, а новый комиссар еще не прибыл в Иерусалим, выяснилось, что политическая обстановка таки наличествует. В канун Йом-Кипура 1928 года шамес (служитель синагоги) по имени Ноа Гладстон установил у Западной стены небольшую перегородку, чтобы, в соответствии с иудейским законом, разделить молящихся мужчин и женщин. В прежние годы небольшие перегородки и стулья для пожилых верующих также не раз ставились у стены в этот важный день. Но на этот раз муфтий заявил, что евреи нарушили существующий статус-кво.

[…] Мусульмане опасались, что свободный доступ иудеев к Стене рано или поздно закончится возведением Третьего Храма на месте исламских святынь. С другой стороны, Западная Стена оставалась самым святым местом для иудаизма, и палестинские евреи были убеждены, что различные британские ограничения — и теснота пространства, разрешенного для молитвы у стены, и даже запрет трубить в рог (шофар) в День искупления и в дни еврейского Нового года — все это просто-напросто продолжение многовековых мусульманских репрессий, лишь подтверждающих необходимость сионизма.

На следующий день преемник Сторрза на посту губернатора Эдвард Кит-Роуч, любивший величать себя пашой Иерусалимским, приказал полиции произвести облаву у Стены прямо во время молитвы Судного дня — самого священного в иудейском календаре. Полицейские избивали евреев и вырывали стулья из-под стариков. Это явно не был «звездный час» Британии. […]

Обе стороны нарушали османский статус-кво, который уже давно не отражал реальности. Репатриация евреев и скупка арабских земель, вполне естественно, вызывали недовольство арабов. Только с момента принятия Декларации Бальфура в Палестину прибыло около 90 тыс. еврейских иммигрантов. В одном лишь 1925 году евреи приобрели в собственность у различных арабских семей и кланов почти 18 тыс. га земли. Но о Третьем Храме мечтало лишь незначительное меньшинство ультрарелигиозных евреев. Подавляющее большинство верующих просто хотело иметь возможность молиться у своей святыни. […]

Летом 1920 года муфтий распорядился расширить переулок под Западной Стеной, что превратило подножие святыни в оживленную арабскую улицу, наводненную ослами и пешеходами. А еврейская молитва стала вовсе не слышна на фоне призывов муэдзина и суфийских гимнов. В любом из соседних переулков любой еврей мог подвергнуться нападению. По всей Палестине прокатились демонстрации протеста, на которых тысячи евреев скандировали лозунг «Стена — наша!». Ченслера не было в городе, когда 15 августа к Стене в полном молчании под охраной британских полицейских прошли маршем 300 сионистов и членов «Бейтара» во главе с историком Иосефом Клаузнером (дядей знаменитого израильского писателя Амоса Оза). У Стены демонстранты с пением развернули сионистский флаг. На следующий день после пятничной молитвы две тысячи спустившихся от аль-Аксы арабов атаковали евреев, пытаясь отогнать их от Стены и избивая всякого, кто пробовал оказать сопротивление. 17 августа еврейский мальчик случайно забросил футбольный мяч в арабский сад. Он хотел достать мяч, но был убит. Во время его похорон еврейская молодежь попыталась атаковать Мусульманский квартал.

После пятничной молитвы 23 августа тысячи мусульман, подстрекаемые муфтием, снова вырвались из аль-Аксы и напали на евреев. Соперники муфтия, семейство Нашашиби, начали урезонивать толпу. Некоторые мужественные и авторитетные горожане-арабы даже пытались преградить путь разъяренным погромщикам — но тщетно. Арабы ворвались в Еврейский квартал, в соседний квартал Монтефиоре и на окрестные улочки: в результате было убито больше 30 евреев. Только в одном из иерусалимских домов арабы расправились с целой семьей из пяти человек. В Хевроне жертвами бойни стали 59 евреев. Арабам пытались дать отпор члены «Хаганы» — сионистской вооруженной милиции, основанной еще в 1920 году. Во всей Палестине в этот момент было всего 292 британских полицейских. Поэтому для наведения порядка пришлось срочно перебрасывать войска из Каира. В итоге кровопролития 131 еврей пал от руки арабов, в то время как большинство из 116 погибших арабов были застрелены британскими солдатами.

* Пока британцы обсуждали ограничение иммиграции в землю Сиона, Иосиф Сталин строил собственный Советский Иерусалим. “Царь не дал евреям земли, а мы дадим”, — провозгласил он. Отношение Сталина к евреям было противоречивым. В своей знаменитой статье “Марксизм и национальный вопрос” (1913) он заявлял, что евреи — “не нация, живая и действующая, а нечто мистическое, неуловимое и загробное”. Придя к власти, он запретил антисемитизм — “пережиток каннибализма”. А в 1928 г. одобрил создание светского еврейского национального очага с русским и идиш в качестве официальных государственных языков (имеется в виду постановление Президиума ЦИК СССР от 28 мая 1928 г. “О закреплении за КомЗЕТом для нужд сплошного заселения трудящимися евреями свободных зе- мель в Приамурской полосе Дальневосточного края”). В 1930 г. был основан Еврейский национальный район, который постановлением ВЦИК от 7 мая 1934 г. получил статус Еврейской автономной области. Сталинским Сионом стал Биробиджан у китайской границы. В 1948 г. в Биробиджане насчитывалось 35 тыс. евреев. Там и сегодня живет несколько тысяч евреев, и до сих пор сохранились указатели на идиш.

Беспорядки, которые у арабов получили название «Восстание аль-Бурак», привели британцев в замешательство. «Я не знаю никого, кто мог бы быть хорошим Верховным комиссаром Палестины, — разве что сам Господь», — признался Ченслер сыну. Политика Бальфура явно больше не действовала. Опубликованный в октябре 1930 года меморандум министра по делам колоний лорда Пассфилда — так называемая «Белая книга Пассфилда» — предлагал ограничение иммиграции евреев в Палестину и отказ от идеи еврейского национального очага. Сионисты негодовали.

«Восстание аль-Бурак» подогрело экстремизм обеих сторон. Растущее насилие и Белая книга Пассфилда дискредитировали Вейцмана с его англофильством: сионисты не желали больше зависеть от Британии; многим из них жесткий национализм Жаботинского казался теперь гораздо более действенным. […]

Мир погружался во тьму, ставки росли. На фоне усиления фашизма любой компромисс рассматривался как проявление слабости, а насилие теперь казалось не только допустимым, но и весьма привлекательным политическим инструментом. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером Германии. Всего через два месяца, 31 марта, муфтий тайно посетил Генриха Вольфа, германского консула в Иерусалиме, чтобы заявить: «Мусульмане Палестины приветствуют новый режим, надеются на расширение фашистского антидемократического руководства». И добавил: «Мусульмане надеются на бойкот евреев в Германии».

Приход к власти Гитлера встревожил многих европейских (прежде всего германских) евреев. Затихшая было иммиграция вновь оживилась, навсегда изменив демографический баланс Палестины. В 1933 году в Палестину переселилось 37 тыс. евреев, в 1934 году — еще 45 тыс. В 1936 году в Иерусалиме жило уже 100 тыс. евреев, тогда как христиан и арабов-мусульман насчитывалось всего 60 тыс. По мере того как в Европе набирали силу нацисты и нарастал антисемитизм, все более напряженной становилась и обстановка в Палестине*. Генерал Артур Вокхоп теперь управлял совершенно иным, новым Иерусалимом — столицей скоротечного «золотого века» Британского мандата.

Генерал Вокхоп, богатый холостяк, любил развлечения. Всегда в сопровождении двух телохранителей-кавасов, облаченных в алые мундиры и с золочеными жезлами, генерал в шлеме с плюмажем принимал гостей в новой Правительственной резиденции на холме Злого Совета (Абу-Тор) к югу от Старого города. Это была помесь маленького крестоносного замка и мавританского особняка с массивной башней в центре. В саду особняка зеленели акации и сосны, били фонтаны. Резиденция была своего рода мини-Англией в центре Ближнего Востока: бальный зал с паркетным полом, хрустальные люстры, балкон для оркестра, банкетные залы, бильярдные, раздельные туалетные комнаты для англичан и для местных жителей, а неподалеку — единственное в Иерусалиме собачье кладбище, естественная необходимость для нации любителей собак. Дресс-код — либо фрак с цилиндром, либо мундир. «Деньги и шампанское, — вспоминал один из гостей, — текли рекой».

Резиденция Вокхопа была центром модернистского Иерусалима, с поразительной быстротой созданного британцами. Пожилой граф Бальфур лично пожаловал на открытие Еврейского университета на горе Скопус, рядом с новой больницей «Хадасса». Штаб-квартиру «Ассоциации христианской молодежи» (YMCA) с фаллической башней, возвышающейся над зданием, создал Артур Лумис Хармон — один из авторов строившегося в эти же годы нью-йоркского небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. К северу от Старого города Рокфеллеры возвели музей, в архитектурном облике которого эффектно смешались элементы мавританского стиля и готики. Улица Короля Георга V с ее «прелестными лавками, кафе с высокими канделябрами и богатыми магазинами» напоминала молодому уроженцу Иерусалима Амосу Озу «прекрасную улицу Лондона», знакомого ему по фильмам. «Там еврейские и арабские ценители культуры встречались с учтивыми, просвещенными, широко мыслящими британцами; там, опираясь на руку джентльменов в темных костюмах, плыли и порхали томные женщины с длинными шеями в бальных платьях». Это был век иерусалимского джаза. Эмансипированные модницы, смело садившиеся за руль, исповедовали милленаристский евангелизм. «Красавицы гарема разъезжают на “Фордах» по Иерусалиму”, — возвещала читателям газета Boston Herald, взявшая интервью у Берты Спаффорд, которая «распространяла среди турок дешевые американские автомобили и термосы и говорила, что Бог, а вовсе не Бальфур, вернет евреев в Палестину».

Но Иерусалиму все еще недоставало роскоши настоящего мегаполиса. И когда в 1930 году в городе появился первый отель мирового уровня, великолепный «Царь Давид», построенный на деньги состоятельных египетских евреев и англо-еврейского банкира Фрэнка Голдсмита, он сразу же стал городской достопримечательностью. Отель прославился «библейской» стилистикой своего убранства, включавшего ассирийские, хеттские и мусульманские декоративные мотивы, а также «высоченными официантами-суданцами в белых шароварах и красных фесках». Один невежественный американский турист даже уверовал, что это и есть восстановленный Храм Соломона. Раджиб Нашашиби каждый день приводил в порядок свою прическу в парикмахерской отеля. С открытием «Царя Давида» в Иерусалиме стали охотно останавливаться богатые арабы из Ливана и Египта; гостили в нем и члены клонившейся к закату египетской королевской семьи. Регулярно был гостем отеля и Абдалла, эмир Трансиордании: «Царь Давид» мог обеспечить достойный уход и его коням, и его верблюдам. В октябре 1934 года в гостинице остановился Черчилль, приехавший в Иерусалим с женой и другом, лордом Мойном, впоследствии убитым террористами в Каире. Чтобы не отстать от модных тенденций, муфтий привлек еврейских подрядчиков и выстроил на месте старинного кладбища Мамилла собственный отель «Палас».

Когда одна американская еврейка, бывшая сестра милосердия, открыла в городе первое модное ателье, крестьяне, оказавшиеся в городе, таращились на манекены в витринах, ожидая, когда они заговорят. Лучшим книжным магазином близ Яффских ворот владел Булос Саид, отец будущего знаменитого интеллектуала Эдварда Саида. А самый блестящий салон высокой моды принадлежал Курту Маю и его жене, типичной немецкой еврейской семье, бежавшей от Гитлера. Над входом в магазин красовалась вывеска «Май», начертанная еврейскими, английскими и арабскими буквами. Все оборудование Май импортировал из Германии, и в скором времени постоянными покупательницами магазина стали жены богатых еврейских предпринимателей, британских проконсулов — а также эмира Абдаллы Трансиорданского. Абиссинский император Хайле Селассие со своей свитой однажды скупил все, что имелось на тот момент в магазине. Курт Май с супругой были скорее культурными немцами, чем сионистами, и при этом совершенно не религиозными; Май воевал в Первую мировую и был награжден Железным крестом. Они жили в квартире над магазином. Когда у них родилась дочка Мириам, они наняли ей кормилицу-арабку, а когда девочка подросла, родители всячески старались отгородить ее от дружбы с детьми соседей — польских евреев: «Они недостаточно культурные». Иерусалим все еще был невелик: весной Курт Май пешком ходил с Мириам за город — собирать цикламены, расцветавшие на склонах Иудейских холмов. Праздничным завершением их недели был вечер пятницы: пока ортодоксальные иудеи зажигали свечи шаббата, Май с женой отправлялись потанцевать в отель «Царь Давид».

Британцы вели себя так, словно Палестина была настоящей имперской провинцией: бригадир Агнус Макнейл завел обычай устраивать в долине Рамлы традиционную охоту на лис (и шакалов) с гончими. В Офицерском клубе гости-сионисты замечали, что разговоры идут, как правило, об охоте на уток; иногда, правда, обсуждался последний матч в поло или результат вчерашних скачек. Один молодой офицер прилетал в Иерусалим на собственном аэроплане.

Воспитанники различных английских школ, каждая из которых имела собственную сложную систему аристократических традиций, упивались иерусалимской иерархией, особенно этикетом, разработанным для приемов в Правительственной резиденции. Сэр Гарри Льюк, заместитель Джона Ченслера, вспоминал, как распорядитель приема приветствовал верховных комиссаров, главных раввинов, верховных судей, мэров и патриархов: «Ваше Превосходительство, Ваша Честь, Ваше Блаженство, Ваше Преосвященство, Ваши Святейшества, Ваши Преподобия, Ваша Милость, леди и джентльмены!»

* Комиссия Вудхэда, исследовавшая положение дел в подмандатной Палестине, установила, что в период с 1919 по 1938 г. арабское население Палестины выросло на 419 тыс. человек, а еврейское — на 343 тыс.

Этот благоденствующий новый Иерусалим, чье население в 1931 году составляло 132661 чел., наглядно демонстрировал, что британское правление и еврейская иммиграция не только способствуют созданию процветающей экономики — они также активизируют арабскую иммиграцию! Теперь в Палестину приезжало больше арабов, чем евреев; численность арабского населения Палестины возрастала на 10% в год — в два раза быстрее, чем это же происходило в Сирии или Ливане*. Только за десять лет в Иерусалиме поселились 21 тыс. арабов и 20 тыс. евреев.

Это был звездный час иерусалимских кланов. Британцы благожелательно относились к арабским династиям, семействам Нусейбе и Нашашиби, которые все еще владели 25% всей земли в Палестине; как писал впоследствии палестинский философ и политик Сари Нусейбе, эти кланы «хорошо вписывались в социальный порядок, принесенный британцами: они, несомненно, были джентльменами, и в личном общении английские чиновники предпочитали их сионистским парвеню из России».

Никогда иерусалимские кланы не жили так роскошно: отец Хасима Нусейбе владел двумя «блестящими резиденциями, в каждой из которых было 20–30 комнат». И если отцы получали образование в Константинополе, то сыновья сначала поступали в английскую школу Св. Георгия в квартале Шейх-Джаррах, а затем — в Оксфорд. Хасим Нусейбе, дядя упомянутого выше Сари Нусейбе, вспоминал, как «любопытно было наблюдать аристократию арабского Иерусалима, рядившуюся летом в хорошо отутюженные белые шелковые костюмы, до блеска начищенные ботинки и шелковые галстуки». Брат Хасима, Анвар Нусейбе, раскатывал по Иерусалиму в сверкающем «Бьюике» — первом в городе.

Многие представители арабского среднего класса — и мусульмане, и христиане — поступили на службу в британскую администрацию. Они жили в виллах из розового камня в османском мире районов Шейх-Джаррах, Тальбийе, Бакаа и Катамон, которые Амосу Озу виделись «городом под вуалью, скрывающим опасные секреты, насыщенным крестами, минаретами, мечетями и тайнами», по улицам которого плыли, «словно темные тени… священники, монахини, кади и муэдзины, муллы и нотабли… женские покрывала и капюшоны монахов». Побывавшего в гостях у богатой и знатной арабской семьи Амоса Оза восхитили «усатые мужчины, блиставшие драгоценностями женщины» и «несколько симпатичных девушек с узкими бедрами, ярко-красным маникюром, безупречными прическами, в спортивных юбочках».

* Антониус, сын богатого ливанца-христианина, торговца хлопком, родившийся в Александрии, закончивший колледж Виктории и Кембридж и друживший с Э. М. Форстером, написал книгу “Пробуждение арабов” — одну из первых работ об арабском национализме, посвященную теме Арабского восстания и британского вероломства. Антониус был советником и муфтия, и британского верховного комиссара.

«Пышные рауты, обеды, ужины и приемы круглый год» устраивали Джордж Антониус, историк и «сирийский патриот с менталитетом кембриджского преподавателя», и его очаровательная и бойкая жена Кэти, дочь ливанского владельца нескольких египетских газет*. Их вилла в Шейх-Джаррахе, в библиотеке которой имелось 12 тыс. томов, являлась своего рода «общественной приемной» арабской знати, британской элиты и почетных гостей города, равно как и политическим салоном арабских националистов. «Красивые женщины, вкусная еда, умные разговоры: на этих лучших в Иерусалиме приемах можно было встретить всех, кто хоть что-либо собой представлял, — вспоминал Насреддин Нашашиби. — Там всегда царила замечательно пикантная атмосфера». По слухам, Джордж и Кэти жили в гражданском браке, и Кэти очень любила флиртовать, особенно с англичанами в форме: «Она была капризна, шаловлива и отличалась неумеренным любопытством, — отзывался о ней один пожилой иерусалимлянин. — Она часто давала поводы к сплетням и любила эпатировать людей». По прошествии времени Джордж расска- жет дочери об одном приеме, устроенном местной светской львицей, на котором он шокировал гостей, предложив устроить вечеринку с обменом сексуальными партнерами. Джордж пригласил десять пар с условием, что ни одна из них не состоит в браке, и уверял, что всем гостям будет очень интересно посмотреть, что из этого выйдет.

Спад британского интереса к сионизму все больше отчуждал евреев от англичан. Возможно, верховный комиссар Джон Ченслер выражал мнение большинства британцев, когда говорил, что евреи — «народ неблагодарный». Все еврейские кварталы окрест Старого города словно олицетворяли собой разные страны: квартал Рехавия, обиталище немецких профессоров и британских чиновников, был самым приятным — культурным, доброжелательным, «европейским». Бухарский квартал напоминал Среднюю Азию; хасидский Меа-Шеарим, облезлый и убогий, вызывал в памяти Польшу XVII века. Улица Зихрон Моше «всегда была окутана облаком запахов от кушаний, что готовили бедняки из ашкеназской общины: чолнт, борщ (это блюдо так и называлось — по-русски), жареный лук, чеснок, квашеная капуста…» — вспоминал Амос Оз. Тальпиот был иерусалимской «копией утопающего в садах немецкого пригорода». А сам Оз вырос в квартале Керем-Авраам, который возник вокруг старого дома британского консула Джеймса Финна и был таким русским по духу, «словно принадлежал Чехову».

* В Иерусалиме все еще было много белых русских. В 1918 г. вдова великого князя Сергея Александровича, Елизавета Федоровна, ставшая после убийства мужа монахиней, была арестована большевиками и отправлена в Екатеринбург, а затем в Алапаевск. В ночь на 5 (18) июля 1918 г. Елизавета была убита: вместе с другими Романовыми ее заживо сбросили в шахту Новая Селимская в 18 км от Алапаевска — всего через несколько часов после расправы в Екатеринбурге с ее родной сестрой, императрицей Александрой, императором Николаем II и их детьми. Тела убитых обнаружили взявшие Алапаевск белые: их извлекли из шахты, отпели и при отступлении переправили в Пекин. Оттуда два гроба — Елизаветы и инокини Варвары — были перевезены в Шанхай, затем пароходом в Порт-Саид и, наконец, доставлены в Иерусалим, где в январе 1921 г. их встретил Гарри Льюк, вынужденный изменить маршрут траурной процессии по городу во избежание протестов со стороны еврейских иммигрантов, среди которых было множество пробольшевистски настроенных социалистов: “Два простых гроба были сняты с поезда. Маленькая печальная кавалькада незаметно проследовала к Масличной горе, — писал Луис, маркиз Милфорд-Хейвен, который со своей женой Викторией помогал переносить гробы. — Русские крестьянки, бедные паломницы, рыдавшие и стенавшие, чуть не дрались, чтобы заполучить щепку от гроба”. Супруги Милфорд-Хейвен были бабушкой и дедушкой принца Филиппа, графа Эдинбургского. Православная церковь канонизировала новомученицу Елизавету; ее мощи покоятся в беломраморном саркофаге со стеклянным верхом в церкви Св. Марии Магдалины, построенной великой княгиней и ее супругом.

Вейцман называл Иерусалим «современным Вавилоном». Все эти непохожие миры продолжали смешиваться, несмотря на эпизодические вспышки насилия и дурные предчувствия, пропитывавшие воздух города. И все же этот космополитический Иерусалим, как писал Хасим Нусейбе, был «одним из самых приятных для жизни городов мира». Кафе, открытые всю ночь, были заполнены новым городским классом интеллектуалов — бульвардье, или фланерами, — крепко стоявшими на земле благодаря фамильным апельсиновым рощам, газетным гонорарам и жалованью государственных служащих. Посетителей развлекали исполнительницы скромного танца живота или его более фривольной версии — сузи, певицы кабаре и исполнители народных баллад, джаз-банды и популярные египетские певцы. В первые годы мандата интеллектуал-учитель Халиль Сакакини «держал свой двор» в кафе «Вагабонд», в Старом городе, сразу за Яффскими воротами и недалеко от отеля «Империал». Здесь, едва видный в густых клубах дыма из наргиле, под звон рюмок, наполненных огненным ливанским араком, этот «князь праздности» обсуждал политику и провозглашал свой гедонистический Манифест вагабондов*: «Девиз нашей партии — праздность. Двухчасовой рабочий день — а затем можно предаться еде, напиткам и веселью!» Правда, свободного времени у Сакакини стало значительно меньше, когда он был назначен палестинским инспектором образования.

Философию праздности исповедовал и лютнист Вазиф Джавгарийе, тем более что ему досталась замечательная синекура: его брат открыл кафе «Джавгарийе» на Яффской дороге, близ Русского подворья, — с кабаре и музыкальным ансамблем. Один завсегдатай располагавшегося по соседству «Почтового кафе» вспоминал «космополитическую клиентуру» заведения: там можно было встретить и «белобородого царского офицера, и молодого клерка, и художника-иммигранта, и элегантную даму, без устали оплакивавшую свою утраченную собственность на Украине, и множество молодых приезжих, мужчин и женщин».

Такое «смешение культур» было по нраву многим британцам, в частности сэру Гарри Льюку, хозяину типичного иерусалимского домохозяйства: «Няня была из Южной Англии, дворецкий — из белых русских*, слуга — турок-киприот, повар Ахмед — плутоватый темнокожий бербер, поваренок — армянский мальчик, немало удививший нас всех, когда он неожиданно оказался девочкой. И ко всему этому русская горничная». Но такое положение дел устраивало не всех. «Я их всех просто терпеть не могу, — ворчал генерал Уолтер Конгрив. — Жалкие людишки. Все вместе взятые не стоят одного англичанина».

Источник изображений: New York Public Library / nypl.org