В издательстве Corpus вышла книга «Иерусалим. Биография», которую Саймон Себаг Монтефиоре написал, опираясь на исследования и историю своей семьи. T&P публикуют фрагмент о том, как в 1920–1930 годах в городе, с одной стороны, разрастался национальный конфликт между арабами и евреями, а с другой — под влиянием Великобритании, которая тогда управляла Палестиной, появилась мини-Англия с кафе, магазинами, модными ателье и дорогими отелями.
Муфтий: битва за стену
«Иерусалим. Биография», Саймон Себаг Монтефиоре; перевод с английского под редакцией Александра Турова
Первые британские проконсулы поздравляли себя с тем, что им удалось установить в Иерусалиме порядок. В июне 1925 года Сэмюэл вернулся в Лондон, заявив с поистине олимпийской уверенностью: «Дух беззакония обуздан». Конечно, это была иллюзия. Годом позже Сторрз и вовсе покинул мирный, похорошевший город ради того, чтобы стать губернатором Кипра, а впоследствии Северной Родезии, хотя до конца дней своих и вздыхал, что «после Иерусалима уже не может быть продвижения по службе». Новым верховным комиссаром назначили виконта Пламера, фельдмаршала с моржовыми усами, которого за глаза звали Старой сливой или Папашей Пламером. Из-за сокращения финансирования Пламеру приходилось поддерживать порядок в городе с помощью значительно меньшего числа солдат, нежели было в распоряжении Сэмюэла. Но он излучал обнадеживающее спокойствие, прогуливаясь без охраны по улицам Иерусалима. Когда чиновники сообщали ему об опасных признаках напряжения политической обстановки, он отмахивался: «Нет никакой политической обстановки. И не надо создавать ее!»
Но совсем скоро, как раз когда Старая слива был отправлен в отставку по состоянию здоровья, а новый комиссар еще не прибыл в Иерусалим, выяснилось, что политическая обстановка таки наличествует. В канун Йом-Кипура 1928 года шамес (служитель синагоги) по имени Ноа Гладстон установил у Западной стены небольшую перегородку, чтобы, в соответствии с иудейским законом, разделить молящихся мужчин и женщин. В прежние годы небольшие перегородки и стулья для пожилых верующих также не раз ставились у стены в этот важный день. Но на этот раз муфтий заявил, что евреи нарушили существующий статус-кво.
[…] Мусульмане опасались, что свободный доступ иудеев к Стене рано или поздно закончится возведением Третьего Храма на месте исламских святынь. С другой стороны, Западная Стена оставалась самым святым местом для иудаизма, и палестинские евреи были убеждены, что различные британские ограничения — и теснота пространства, разрешенного для молитвы у стены, и даже запрет трубить в рог (шофар) в День искупления и в дни еврейского Нового года — все это просто-напросто продолжение многовековых мусульманских репрессий, лишь подтверждающих необходимость сионизма.
На следующий день преемник Сторрза на посту губернатора Эдвард Кит-Роуч, любивший величать себя пашой Иерусалимским, приказал полиции произвести облаву у Стены прямо во время молитвы Судного дня — самого священного в иудейском календаре. Полицейские избивали евреев и вырывали стулья из-под стариков. Это явно не был «звездный час» Британии. […]
Обе стороны нарушали османский статус-кво, который уже давно не отражал реальности. Репатриация евреев и скупка арабских земель, вполне естественно, вызывали недовольство арабов. Только с момента принятия Декларации Бальфура в Палестину прибыло около 90 тыс. еврейских иммигрантов. В одном лишь 1925 году евреи приобрели в собственность у различных арабских семей и кланов почти 18 тыс. га земли. Но о Третьем Храме мечтало лишь незначительное меньшинство ультрарелигиозных евреев. Подавляющее большинство верующих просто хотело иметь возможность молиться у своей святыни. […]
Летом 1920 года муфтий распорядился расширить переулок под Западной Стеной, что превратило подножие святыни в оживленную арабскую улицу, наводненную ослами и пешеходами. А еврейская молитва стала вовсе не слышна на фоне призывов муэдзина и суфийских гимнов. В любом из соседних переулков любой еврей мог подвергнуться нападению. По всей Палестине прокатились демонстрации протеста, на которых тысячи евреев скандировали лозунг «Стена — наша!». Ченслера не было в городе, когда 15 августа к Стене в полном молчании под охраной британских полицейских прошли маршем 300 сионистов и членов «Бейтара» во главе с историком Иосефом Клаузнером (дядей знаменитого израильского писателя Амоса Оза). У Стены демонстранты с пением развернули сионистский флаг. На следующий день после пятничной молитвы две тысячи спустившихся от
После пятничной молитвы 23 августа тысячи мусульман, подстрекаемые муфтием, снова вырвались из
Беспорядки, которые у арабов получили название «Восстание аль-Бурак», привели британцев в замешательство. «Я не знаю никого, кто мог бы быть хорошим Верховным комиссаром Палестины, — разве что сам Господь», — признался Ченслер сыну. Политика Бальфура явно больше не действовала. Опубликованный в октябре 1930 года меморандум министра по делам колоний лорда Пассфилда — так называемая «Белая книга Пассфилда» — предлагал ограничение иммиграции евреев в Палестину и отказ от идеи еврейского национального очага. Сионисты негодовали.
«Восстание аль-Бурак» подогрело экстремизм обеих сторон. Растущее насилие и Белая книга Пассфилда дискредитировали Вейцмана с его англофильством: сионисты не желали больше зависеть от Британии; многим из них жесткий национализм Жаботинского казался теперь гораздо более действенным. […]
Мир погружался во тьму, ставки росли. На фоне усиления фашизма любой компромисс рассматривался как проявление слабости, а насилие теперь казалось не только допустимым, но и весьма привлекательным политическим инструментом. 30 января 1933 года Гитлер стал канцлером Германии. Всего через два месяца, 31 марта, муфтий тайно посетил Генриха Вольфа, германского консула в Иерусалиме, чтобы заявить: «Мусульмане Палестины приветствуют новый режим, надеются на расширение фашистского антидемократического руководства». И добавил: «Мусульмане надеются на бойкот евреев в Германии».
Приход к власти Гитлера встревожил многих европейских (прежде всего германских) евреев. Затихшая было иммиграция вновь оживилась, навсегда изменив демографический баланс Палестины. В 1933 году в Палестину переселилось 37 тыс. евреев, в 1934 году — еще 45 тыс. В 1936 году в Иерусалиме жило уже 100 тыс. евреев, тогда как христиан и
Cтолица вокхопа: охота, кафе, приемы и белые костюмы
Генерал Вокхоп, богатый холостяк, любил развлечения. Всегда в сопровождении двух телохранителей-кавасов, облаченных в алые мундиры и с золочеными жезлами, генерал в шлеме с плюмажем принимал гостей в новой Правительственной резиденции на холме Злого Совета (Абу-Тор) к югу от Старого города. Это была помесь маленького крестоносного замка и мавританского особняка с массивной башней в центре. В саду особняка зеленели акации и сосны, били фонтаны. Резиденция была своего рода мини-Англией в центре Ближнего Востока: бальный зал с паркетным полом, хрустальные люстры, балкон для оркестра, банкетные залы, бильярдные, раздельные туалетные комнаты для англичан и для местных жителей, а неподалеку — единственное в Иерусалиме собачье кладбище, естественная необходимость для нации любителей собак. Дресс-код — либо фрак с цилиндром, либо мундир. «Деньги и шампанское, — вспоминал один из гостей, — текли рекой».
Резиденция Вокхопа была центром модернистского Иерусалима, с поразительной быстротой созданного британцами. Пожилой граф Бальфур лично пожаловал на открытие Еврейского университета на горе Скопус, рядом с новой больницей «Хадасса». Штаб-квартиру «Ассоциации христианской молодежи» (YMCA) с фаллической башней, возвышающейся над зданием, создал Артур Лумис Хармон — один из авторов строившегося в эти же годы нью-йоркского небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. К северу от Старого города Рокфеллеры возвели музей, в архитектурном облике которого эффектно смешались элементы мавританского стиля и готики. Улица Короля Георга V с ее «прелестными лавками, кафе с высокими канделябрами и богатыми магазинами» напоминала молодому уроженцу Иерусалима Амосу Озу «прекрасную улицу Лондона», знакомого ему по фильмам. «Там еврейские и арабские ценители культуры встречались с учтивыми, просвещенными, широко мыслящими британцами; там, опираясь на руку джентльменов в темных костюмах, плыли и порхали томные женщины с длинными шеями в бальных платьях». Это был век иерусалимского джаза. Эмансипированные модницы, смело садившиеся за руль, исповедовали милленаристский евангелизм. «Красавицы гарема разъезжают на «Фордах» по Иерусалиму», — возвещала читателям газета Boston Herald, взявшая интервью у Берты Спаффорд, которая «распространяла среди турок дешевые американские автомобили и термосы и говорила, что Бог, а вовсе не Бальфур, вернет евреев в Палестину».
Но Иерусалиму все еще недоставало роскоши настоящего мегаполиса. И когда в 1930 году в городе появился первый отель мирового уровня, великолепный «Царь Давид», построенный на деньги состоятельных египетских евреев и
Когда одна американская еврейка, бывшая сестра милосердия, открыла в городе первое модное ателье, крестьяне, оказавшиеся в городе, таращились на манекены в витринах, ожидая, когда они заговорят. Лучшим книжным магазином близ Яффских ворот владел Булос Саид, отец будущего знаменитого интеллектуала Эдварда Саида. А самый блестящий салон высокой моды принадлежал Курту Маю и его жене, типичной немецкой еврейской семье, бежавшей от Гитлера. Над входом в магазин красовалась вывеска «Май», начертанная еврейскими, английскими и арабскими буквами. Все оборудование Май импортировал из Германии, и в скором времени постоянными покупательницами магазина стали жены богатых еврейских предпринимателей, британских проконсулов — а также эмира Абдаллы Трансиорданского. Абиссинский император Хайле Селассие со своей свитой однажды скупил все, что имелось на тот момент в магазине. Курт Май с супругой были скорее культурными немцами, чем сионистами, и при этом совершенно не религиозными; Май воевал в Первую мировую и был награжден Железным крестом. Они жили в квартире над магазином. Когда у них родилась дочка Мириам, они наняли ей кормилицу-арабку, а когда девочка подросла, родители всячески старались отгородить ее от дружбы с детьми соседей — польских евреев: «Они недостаточно культурные». Иерусалим все еще был невелик: весной Курт Май пешком ходил с Мириам за город — собирать цикламены, расцветавшие на склонах Иудейских холмов. Праздничным завершением их недели был вечер пятницы: пока ортодоксальные иудеи зажигали свечи шаббата, Май с женой отправлялись потанцевать в отель «Царь Давид».
Британцы вели себя так, словно Палестина была настоящей имперской провинцией: бригадир Агнус Макнейл завел обычай устраивать в долине Рамлы традиционную охоту на лис (и шакалов) с гончими. В Офицерском клубе гости-сионисты замечали, что разговоры идут, как правило, об охоте на уток; иногда, правда, обсуждался последний матч в поло или результат вчерашних скачек. Один молодой офицер прилетал в Иерусалим на собственном аэроплане.
Воспитанники различных английских школ, каждая из которых имела собственную сложную систему аристократических традиций, упивались иерусалимской иерархией, особенно этикетом, разработанным для приемов в Правительственной резиденции. Сэр Гарри Льюк, заместитель Джона Ченслера, вспоминал, как распорядитель приема приветствовал верховных комиссаров, главных раввинов, верховных судей, мэров и патриархов: «Ваше Превосходительство, Ваша Честь, Ваше Блаженство, Ваше Преосвященство, Ваши Святейшества, Ваши Преподобия, Ваша Милость, леди и джентльмены!»
Этот благоденствующий новый Иерусалим, чье население в 1931 году составляло 132661 чел., наглядно демонстрировал, что британское правление и еврейская иммиграция не только способствуют созданию процветающей экономики — они также активизируют арабскую иммиграцию! Теперь в Палестину приезжало больше арабов, чем евреев; численность арабского населения Палестины возрастала на 10% в год — в два раза быстрее, чем это же происходило в Сирии или Ливане*. Только за десять лет в Иерусалиме поселились 21 тыс. арабов и 20 тыс. евреев.
Это был звездный час иерусалимских кланов. Британцы благожелательно относились к арабским династиям, семействам Нусейбе и Нашашиби, которые всё еще владели 25% всей земли в Палестине; как писал впоследствии палестинский философ и политик Сари Нусейбе, эти кланы «хорошо вписывались в социальный порядок, принесенный британцами: они, несомненно, были джентльменами, и в личном общении английские чиновники предпочитали их сионистским парвеню из России».
Никогда иерусалимские кланы не жили так роскошно: отец Хасима Нусейбе владел двумя «блестящими резиденциями, в каждой из которых было 20–30 комнат». И если отцы получали образование в Константинополе, то сыновья сначала поступали в английскую школу Св. Георгия в квартале Шейх-Джаррах, а затем — в Оксфорд. Хасим Нусейбе, дядя упомянутого выше Сари Нусейбе, вспоминал, как «любопытно было наблюдать аристократию арабского Иерусалима, рядившуюся летом в хорошо отутюженные белые шелковые костюмы, до блеска начищенные ботинки и шелковые галстуки». Брат Хасима, Анвар Нусейбе, раскатывал по Иерусалиму в сверкающем «Бьюике» — первом в городе.
Многие представители арабского среднего класса — и мусульмане, и христиане — поступили на службу в британскую администрацию. Они жили в виллах из розового камня в османском мире районов Шейх-Джаррах, Тальбийе, Бакаа и Катамон, которые Амосу Озу виделись «городом под вуалью, скрывающим опасные секреты, насыщенным крестами, минаретами, мечетями и тайнами», по улицам которого плыли, «словно темные тени… священники, монахини, кади и муэдзины, муллы и нотабли… женские покрывала и капюшоны монахов». Побывавшего в гостях у богатой и знатной арабской семьи Амоса Оза восхитили «усатые мужчины, блиставшие драгоценностями женщины» и «несколько симпатичных девушек с узкими бедрами, ярко-красным маникюром, безупречными прическами, в спортивных юбочках».
«Пышные рауты, обеды, ужины и приемы круглый год» устраивали Джордж Антониус, историк и «сирийский патриот с менталитетом кембриджского преподавателя», и его очаровательная и бойкая жена Кэти, дочь ливанского владельца нескольких египетских газет*. Их вилла в Шейх-Джаррахе, в библиотеке которой имелось 12 тыс. томов, являлась своего рода «общественной приемной» арабской знати, британской элиты и почетных гостей города, равно как и политическим салоном арабских националистов. «Красивые женщины, вкусная еда, умные разговоры: на этих лучших в Иерусалиме приемах можно было встретить всех, кто хоть что-либо собой представлял, — вспоминал Насреддин Нашашиби. — Там всегда царила замечательно пикантная атмосфера». По слухам, Джордж и Кэти жили в гражданском браке, и Кэти очень любила флиртовать, особенно с англичанами в форме: «Она была капризна, шаловлива и отличалась неумеренным любопытством, — отзывался о ней один пожилой иерусалимлянин. — Она часто давала поводы к сплетням и любила эпатировать людей». По прошествии времени Джордж расска- жет дочери об одном приеме, устроенном местной светской львицей, на котором он шокировал гостей, предложив устроить вечеринку с обменом сексуальными партнерами. Джордж пригласил десять пар с условием, что ни одна из них не состоит в браке, и уверял, что всем гостям будет очень интересно посмотреть, что из этого выйдет.
Спад британского интереса к сионизму все больше отчуждал евреев от англичан. Возможно, верховный комиссар Джон Ченслер выражал мнение большинства британцев, когда говорил, что евреи — «народ неблагодарный». Все еврейские кварталы окрест Старого города словно олицетворяли собой разные страны: квартал Рехавия, обиталище немецких профессоров и британских чиновников, был самым приятным — культурным, доброжелательным, «европейским». Бухарский квартал напоминал Среднюю Азию; хасидский Меа-Шеарим, облезлый и убогий, вызывал в памяти Польшу XVII века. Улица Зихрон Моше «всегда была окутана облаком запахов от кушаний, что готовили бедняки из ашкеназской общины: чолнт, борщ (это блюдо так и называлось — по-русски), жареный лук, чеснок, квашеная капуста…» — вспоминал Амос Оз. Тальпиот был иерусалимской «копией утопающего в садах немецкого пригорода». А сам Оз вырос в квартале Керем-Авраам, который возник вокруг старого дома британского консула Джеймса Финна и был таким русским по духу, «словно принадлежал Чехову».
Вейцман называл Иерусалим «современным Вавилоном». Все эти непохожие миры продолжали смешиваться, несмотря на эпизодические вспышки насилия и дурные предчувствия, пропитывавшие воздух города. И все же этот космополитический Иерусалим, как писал Хасим Нусейбе, был «одним из самых приятных для жизни городов мира». Кафе, открытые всю ночь, были заполнены новым городским классом интеллектуалов — бульвардье, или фланерами, — крепко стоявшими на земле благодаря фамильным апельсиновым рощам, газетным гонорарам и жалованью государственных служащих. Посетителей развлекали исполнительницы скромного танца живота или его более фривольной версии — сузи, певицы кабаре и исполнители народных баллад, джаз-банды и популярные египетские певцы. В первые годы мандата интеллектуал-учитель Халиль Сакакини «держал свой двор» в кафе «Вагабонд», в Старом городе, сразу за Яффскими воротами и недалеко от отеля «Империал». Здесь, едва видный в густых клубах дыма из наргиле, под звон рюмок, наполненных огненным ливанским араком, этот «князь праздности» обсуждал политику и провозглашал свой гедонистический Манифест вагабондов*: «Девиз нашей партии — праздность. Двухчасовой рабочий день — а затем можно предаться еде, напиткам и веселью!» Правда, свободного времени у Сакакини стало значительно меньше, когда он был назначен палестинским инспектором образования.
Философию праздности исповедовал и лютнист Вазиф Джавгарийе, тем более что ему досталась замечательная синекура: его брат открыл кафе «Джавгарийе» на Яффской дороге, близ Русского подворья, — с кабаре и музыкальным ансамблем. Один завсегдатай располагавшегося по соседству «Почтового кафе» вспоминал «космополитическую клиентуру» заведения: там можно было встретить и «белобородого царского офицера, и молодого клерка, и
Такое «смешение культур» было по нраву многим британцам, в частности сэру Гарри Льюку, хозяину типичного иерусалимского домохозяйства: «Няня была из Южной Англии, дворецкий — из белых русских*, слуга — турок-киприот, повар Ахмед — плутоватый темнокожий бербер, поваренок — армянский мальчик, немало удививший нас всех, когда он неожиданно оказался девочкой. И ко всему этому русская горничная». Но такое положение дел устраивало не всех. «Я их всех просто терпеть не могу, — ворчал генерал Уолтер Конгрив. — Жалкие людишки. Все вместе взятые не стоят одного англичанина».
Источник изображений: New York Public Library / nypl.org
Комментарии