Выехав в конце февраля 1818 года из Швеции в Финляндию, известный датский языковед Расмус Раск прибыл в Петербург, а после продолжил свое путешествие на юг через Москву, Коломну, Рязань, Тамбов, Сарепту, Астрахань и Моздок, записывая в дневнике впечатления от столичных нравов, провинциальных гостиниц и дорог, которые, кажется, «проложила сама природа». T&P публикуют отрывок его путевого дневника о раскопанных улицах Москвы, борьбе за влияние попечителей вузов, омерзительных полицейских и ушлых извозчиках.

< Июнь 1819 >. […] < 13-го > я действительно в час-два пополудни смог выехать из Петербурга. Об этих обстоятельствах я написал Нюэрупу подробный отчет в письме, которое было поручено поверенному в делах Дании фон Хеннингсу и оставлено Лобойко, чтобы через Гиппинга доставить его фон Хеннингсу.

Я доехал до Москвы < 24-го > за 12 дней, без каких-либо особенных неприятностей или сложностей во время поездки, что обошлось мне с питанием и проч. примерно в 200 рублей. Я поселился в новом купеческом подворье, где снял маленький номер за 1 рубль в сутки. Это было плохое жилье, где нельзя было, например, получить ни чаю без того, чтобы сперва послать купить его в городе, ни молока без того, чтобы купить кружку, чтобы в ней его принести, ни воску, чтобы запечатать письмо, без того, чтобы послать в город за целой свечой. Слуга, который чистил мне сапоги, просил чаевые или плату за свою работу ежедневно или каждый раз, когда мне что-нибудь было нужно, хотя я больше 10 раз говорил ему, что собираюсь заплатить ему за все сразу, когда буду уезжать.

Однажды ко мне зашел, покуривая трубку, хорошо одетый человек, уселся и начал расспрашивать меня по-русски, чтобы познакомиться со мной. Так как он оказался из соседнего со мной номера, то пригласил меня к себе, но в такой манере, что из этого знакомства ничего дальше не получилось.

Другим моим соседом был крестьянин, которому было за уплату определенной суммы разрешено заниматься торговлей, он также ко мне зашел, и знакомство с ним оказалось очень интересным. Мы вскоре сблизились, он пригласил меня в трактир на чай, потом в театр. По этому случаю он был одет в голубой фрак, а обычно он ходил в рубахе в красную полоску навыпуск поверх штанов, в сапогах, но с открытой шеей. Его целью было выучить французский, он купил себе самоучитель. Я ему немного помог и подарил на прощание Новый Завет на французском. Он был весел и, как казалось, вполне доволен своим положением и не видел в своей религии никаких недостатков. Вообще он был помещичьим крестьянином (барский), что отличается от «государев».

В городе я сперва посетил университет и разыскал профессора Фишера <25 июня>, вице-президента Медико-хирургической академии, с которым я встретился однажды у Румянцева. Но никого другого в Москве не видел. Он пригласил меня на следующий день < 26-го > на обед.

Тем временем я на улице встретил Стефановича, которого я сразу же, 25-го, пригласил пообедать в трактире, где мы вполне хорошо поели. Прислуживали там молодые киргизы-крепостные, но они трактирщику не принадлежали, а были арендованы у их хозяина в Сибири.

*

Имеется в виду Московский архив Коллегии иностранных дел.

У Стефановича я познакомился с русским, Константином Федоровичем Калайдовичем, и с немцем из Лифляндии, Максимом Карловичем ф[он] Цеймерном, родственником барона Розенкампфа в Петербурге. Это был молодой любезный человек, который недавно закончил курс обучения в университете[…] и хотел поступить на гражданскую службу. С ним и его семьей я осмотрел сокровища Кремля, среди которых короны многих государств, объединенных под российским владычеством, троны или престолы, одеяния, бокалы, оружие и другие ценнейшие древности подобного рода, часть из них трофеи, часть — дары. На прощание я ему рассказал о лучших кратких пособиях по датскому и шведскому, так как он хотел научиться понимать скандинавские документы, находящиеся в московском архиве*. […]

**

Постановление «Об учреждении университета в С.-Петербурге», содержащее доклад А.Н. Голицына, приложенный к нему проект С.С. Уварова «Первоначальное образование С.-Петербургского университета» и императорские резолюции «быть по сему», датировано 8 февраля 1819 г. См.: Сборник постановлений по Министерству народного просвещения. Изд. 2-е. СПб., 1873. Т. 1. Стб. 1265—1272. Эта дата традиционно считается датой учреждения университета.

Со Стефановичем я был у русского профессора Каченовского, издателя «Вестника Европы». Это очень образованный и знающий человек, свободно разбирающийся в литературе. Он хороший историк и стилист, соперничающий с Карамзиным, но превосходящий его, без сомнения, своим рассудительным и полным достоинства способом выражения мыслей, тогда как Карамзин напыщен и злоупотребляет пустыми словами и грациозной манерой высказывания. Калайдович обещал выполнять в Москве мои литературные поручения. С профессором Фишером я осмотрел университет. Здание красивое, но библиотека скудновата, книги старые и их меньше, чем в Копенгагенской университетской библиотеке, может быть раз в семь. А обучается там самое большее 300—350 студентов, и это лучший из русских университетов — так как Харьковский в упадке, Казанский недавно хотели закрыть, но император не соблаговолил подписать указ. Тот, что в Або, — шведский, в Дерпте — немецкий, в Вильне — польский, а тот, что в Петербурге, пока не существует, так как проект императором не подписан**. В Московском есть собственный медицинский факультет, хотя в городе есть и независимая от него Медико-хирургическая академия, где примерно 200 студентов обучаются у тех же преподавателей, которые составляют медицинский факультет университета.

Такая нелепая система является следствием соперничества между влиятельными людьми, которые под именем попечителей и проч. ведут свою игру, пользуясь учебными учреждениями в России. […]

***

Транслитерация Podrádtshik приведена в скобках. В качестве датского эквивалента Раск употребил слово «Skydsskaffer», применявшееся почти исключительно к норвежским, шведским или фарерским реалиям и обозначавшее лицо, обязанное обеспечивать проезжающих гужевым или водным транспортом (см.: Ordbog over det danske sprog. B. 19. Sjagger — Skæppevis. København, 1940. Sp. 1270; Blom G.P. Das Konigreich Norwegen. Leipzig, 1843. Teil 2. S. 234).

Мой петербургский фурман посоветовал мне обратиться к другому подрядчику*** по имени Игорь Игорич, который должен был поехать в Саратов, однако его на месте не было. Но позже другой, по имени Иван Тиханов, человек хитрый, корыстолюбивый и неприятный, договорился со мной о поездке до Астрахани на двух лошадях за 200 рублей. Думаю, что это был тот же, который подвел Стефановича при его отъезде в Киев: они заехали за ним до того, как сами были готовы, и ему пришлось из их квартала поехать обратно в свой квартал и с помощью полиции разыскивать этого человека, привезти обратно вещи и нанять другого. Подрядчик несколько дней меня обманывал, причем сам назначал время, когда прибудет кучер. В конце концов < 9 [июля] > я пошел к Фишеру, чтобы с помощью его секретаря, г-на магистра Маслова, подыскать кого-то другого, но в тот же вечер подрядчик появился с паспортом кучера и получил чаевые за свои хлопоты.

****

Вторая цифра дана с поправкой на курс ассигнаций (по-видимому, с учетом лажа).

Паспорт я тщательно проверил вечером при свече и большую часть скопировал, он был выписан на имя Якова Архирова. Когда подрядчик в семь утра < 10-го > появился с моим кучером, мне не показалось, что надо быть бдительным с этим человеком, который назвался этим именем. Он получил отсрочку до часа пополудни, но приехал примерно в половине третьего и отвез меня в свой квартал, где начал неприятные переговоры о дополнительных деньгах на дорожные расходы. Я уже дал 50 рублей ассигнациями (53 1⁄2)**** и наотрез отказался, на что он объявил, что не сможет ехать; при посредничестве омерзительного полицейского мы договорились, что я заплачу ему еще 50 рублей после Сарепты, а остальное в Астрахани. Наконец я отправился в путь, когда время приближалось к 7 часам. Дело в том, что подрядчик вытребовал у фурмана 50 рублей за свои хлопоты, так что у того не осталось на что ехать.

< 12-е >. При въезде в Коломну выяснилось, что отданный мне паспорт был не его, а брата его жены; я решил документ из своих рук не выпускать и вместе с ним зайти в контору и убедиться, что этот паспорт ему возобновили. < 13-е >. Когда я в конторе выразил свое удивление, что на отданном мне паспорте другое имя, мне рассказали, что у фурманов так заведено иногда обмениваться паспортами. Тем временем выяснилось, что его собственный паспорт просрочен, проставленный в нем годичный срок освобождения от сельских работ и проч. истек и что его нельзя возобновить без сделанной до конца этого срока записи казначея[…], в юрисдикции которого находился [мой кучер]. Так что мы направились к нему. Это был очень сердечный человек. Сделав мягкий выговор, он без задержки написал то, что было необходимо, так что в итоге был получен новый и правильный паспорт на Симеона Петрова, как его в действительности звали. Кроме того, ему нужна была новая повозка, так как эта была недостаточно прочной для такой долгой поездки. Эту повозку он должен был сначала сделать: купить колеса, какие-то необходимые части выковать, другие сколотить и т.д.

Все же на другой день < 14-го > она была готова, но тогда он удалился по своим делам и в компании друзей напился допьяна. В этот день я его заставить ехать не мог. Я между тем посетил аптекаря, а по его указанию городничего[…], у которого, однако, после трех бесплодных попыток приема не добился. Во второй половине дня ко мне пришел один из друзей фурмана, довольно пьяный, и хотел уговорить меня подождать еще один день и провести время в компании с ним и его хорошими друзьями и предлагал мне дружбу навеки и т.д., а также много мне докучал приглашением попить с ним кофе. Когда я наконец собрался пойти с ним, чтобы при возможности отделаться от него другим способом, то увидел, что он не может стоять на ногах. Поэтому я задержал его беседой, пока он не свалился и не заснул. Тогда я снова пошел к аптекарю, где оказался на приятной вечеринке в обществе почтмейстера[…] и его жены, немца-врача, русского хирурга и двух офицеров. Почтмейстер был превосходный и образованный человек; я отдал ему письмо в Копенгаген (через Гиппинга), которое не отправил в Москве, с описанием моего пребывания там и отъезда оттуда.

< 15-е >. На следующий день поездка продолжилась. Зарайск выглядит как село. В Рязани две лошади так захромали, что не могли идти, у одной из подковы вошло в мясо три гвоздя, у другой только один; первая шла с повреждением с самой Москвы. Так что здесь опять произошла остановка на два-три дня. Я осмотрел гимназию; ее мне показал учитель Воздвиженский, который немного говорил по-немецки; он также показал город и окрестности. Я зашел к аптекарю, который был скучен и неинтересен.

< 18-е >. У одного тамошнего богача близ города парк с замечательным садом, который он открыл для прогулок; он же пристроил примерно за 30 000 рублей дополнительный ярус к отдельно стоящей еще не законченной соборной колокольне[…], при том что книжное собрание гимназии вместе с физическими приборами и т.п. едва стоит 300 рублей. В том же здании находится и уездное училище.

Кроме того, в городе есть духовная семинария. Вероятно, она в лучшем состоянии, чем гимназия, которая, кажется, вряд ли может сравниться с каким-либо из учебных заведений в Дании. Я также посетил учителя немецкого языка г-на Ерлиха, саксонца с открытым и сердечным характером, а также учителя французского, г-на Пелуза, который женат на немке из Москвы; он хорошо говорил по-русски и был очень добродушен и любезен; я также зашел к генералу Князеву, брату губернатора[…].

< 19-е >. С большим трудом я заставил своего фурмана поехать, он не хотел оставить третью лошадь — больного жеребца, который был ему нужен, чтобы тащить тяжелый воз из Астрахани. Я предложил ему оставить жеребца у содержателя гостиницы, пока не приедут его друзья из Коломны и не заберут жеребца с собой в Астрахань. Однако он взял его с собой, еще хромого. Дорога была отвратительной, почти все время с самой Москвы шел дождь, каждый день была гроза,

в очень немногих местах дороги были как-то обустроены, в основном они шли по голой земле, как будто их проложила сама природа.

Мы миновали Ряжск, не отклоняясь от маршрута, но проехали через Козлов. Этот скверный городишко великолепно расположен на холме, со всех сторон окруженном обширной равниной, по которой непосредственно у подножия холма извивается речка. Я боялся новой задержки, так как теперь жеребец стал хромать сильнее, однако мы продолжили путь и добрались до Тамбова в пятницу < 23 июля > под проливным дождем.

Я сказал фурману, когда он поставил меня перед необходимостью провести там день и дождаться его друзей из Коломны, что в таком случае он должен найти для меня приличное жилье, где я мог бы получить себе отдельную комнату, однако он отвез меня туда, где останавливались фурманы, и мне пришлось лежать в повозке, где всю ночь мне не давали покоя дождь и сильнейшая гроза; так как верх в кузове был неплотным, а стенок в кузове не было, он был открыт на все четыре стороны. Двор был полон мусора и грязи по колено, и вообще во всем этом краю наводило ужас свинство во дворах, выходившее за пределы всякого человеческого разумения и понимания.

*****

Буквально «сплошной галькой» (lutter Rallestene).

 

******

Имеются в виду развалины, оставшиеся после пожара в 1812 г.

Нигде не было ни булыжников, ни признаков мощения, даже в городах, где улицы также ужасают в высшей степени. В северных краях кое-где мостят небольшими деревянными бревнами, а в Твери установлено, чтобы каждый приезжающий привозил определенное количество крупных камней или же платил у заставы. Мой кучер запасся тремя достаточно подходящими, но у заставы все равно потребовали денег. В южных городах такое не заведено. В самой Москве улицы крайне уродливы, раскопаны для того, чтобы их перемостить, и это перемощение, в основном сплошным мелким булыжником, ***** ужасно. Рассказывали, что один губернатор велел углубить улицы на пол-аршина[…], другой — снова поднять и т.д., так что в этом отношении постоянно было прелестное разнообразие. До сих пор там многочисленные руины****** и много уродливых убогих домов среди многих новых, великолепных и изящных. Как там, так и в других русских городах великое множество церквей, < а также сады > и много площадей и открытых пространств, представляющих собой нечто вроде трясины и крайне неприятных для глаза и носа.

*******

«Из мастерских ничего благородного». Чуть измененная цитата из трактата Цицерона «Об обязанностях» (De Officiis) 1, 150: «Все ремесленники занимаются презренным трудом, в мастерской не может быть ничего благородного» (перевод В.О. Горенштейна).

На следующий день, в субботу < 24-го >, я наконец раздобыл комнату при трактире за два рубля в сутки, достаточно сносную по местным понятиям, но одного оконного стекла попросту не было, над дверью зияла длинная щель, и в целом все это в любой другой стране воспринималось бы как убожество. Вообще, все ремесленные изделия, изготавливаемые русскими, имеют в высшей степени жалкий вид, поскольку обычно делаются крепостными, которых ничто не поощряет, кроме кнута, и которые не получают должного обучения. Так что в Р[оссии] действительно: ex officinis nilingenuum*******.

В рубрике «Открытое чтение» мы публикуем отрывки из книг в том виде, в котором их предоставляют издатели. Незначительные сокращения обозначены многоточием в квадратных скобках. Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.

Читайте нас в Facebook, VK, Twitter, Instagram, Telegram (@tandp_ru) и Яндекс.Дзен.

TAG 62 NOT FOUND