Сегодняшняя поп-культура одержима битвой между добром и злом, однако ни в традиционных сказках, ни в древних мифах ничего подобного не было. Противостояние двух сторон, представители которых не личности с противоречивым характером, а своего рода модели с четким набором моральных качеств, — относительно недавнее изобретение, тесно переплетенное с идеей «единства нации». Публикуем сокращенный перевод эссе писательницы Кэтрин Николс в журнале Aeon, в котором она объясняет природу противостояния «плохих» и «хороших».

«Звездные войны» (1977 г.), Дарт Вейдер душит человека до смерти. Спустя несколько сцен он взрывает планету, убивает своих подчиненных, продолжает душить людей силой разума — в общем, делает все то, чего хороший герой никогда бы не сделал. Но ведь в этом и есть природа плохого парня, верно? Положительные же герои никогда не делают что-либо только ради личной выгоды. Они борются за то, что правильно, — за свои ценности.

Подобная моральная физика лежит в основе не только «Звездных войн», но и, скажем, «Властелина колец» (2001–2003 гг.) и фильмов из серии «Люди Икс» (2000–… гг.), а также большинства мультфильмов Диснея. Практически все нарративы массовой культуры, основанные на фольклоре, имеют одинаковую структуру: хорошие парни борются с плохими парнями за качественное моральное будущее всего общества. Эти образы встречаются во всех фильмах и комиксах от Нарнии до Хогвартса, но их нет ни в сказках, ни в мифах, ни в древних эпосах. В комиксах Marvel Тор должен быть достоин своего молота, доказывая свою ценность моральными качествами. Но в древнем мифе Тор — это бог со способностями и мотивами, превосходящими любую идею «достоинства».

В старинных сказках никто не борется за ценности. Отдельные истории могут демонстрировать такие достоинства, как честность или гостеприимство, но в сказках нет единого мнения о том, какие действия хорошие, а какие — плохие. Например, в одной истории персонаж получает проблемы из-за того, что не послушал совет, но, вероятно, есть и другая, похожая история, в которой главный герой выживает только потому, что опять же не послушал. Однако защита конкретного набора ценностей настолько важна для логики новых сюжетов, что даже древние истории часто видоизменяются, чтобы создать ценности для таких персонажей, как, например, Тор и Локи, у которых в исландской «Эдде» XVI века были противоречивые личностные качества, а не последовательные моральные ориентации.

Истории из устной традиции не содержат ничего похожего на современные представления о хорошем и плохом героях, несмотря на их морализаторскую репутацию. Кого можно назвать хорошим парнем в таких историях, как «Джек и бобовый стебель» или «Спящая красавица»? Джек — главный герой, за которого мы должны болеть, но у него нет никаких этических оснований для кражи вещей из дома великана. Заботят ли Спящую красавицу вопросы добра? Борется ли кто-нибудь в этих историях с преступностью? Даже сказки, которые выглядят так, будто они повествуют о добре и зле, например история о Золушке, не основываются на такой простой моральной дихотомии. В традиционных устных версиях для того, чтобы история сложилась, Золушка просто должна быть красивой, и все. В «Трех поросятах» ни свиньи, ни волк не применяют тактики, которые не позволила бы себе противостоящая сторона, — вопрос лишь в том, кто достигнет победы первым, а не в том, кто выступает на стороне добра или зла.

Ситуация чуть более сложная в таких эпосах, как «Илиада», где есть две «команды», а также персонажи, борющиеся с моральными смыслами. Но команды не представляют собой столкновение двух наборов ценностей так, как это происходит в современных историях о хороших или плохих парнях. Ни Ахилл, ни Гектор не выступают за ценности, которых не могла бы придерживаться другая сторона, и при этом они не борются за защиту мира от второй команды. Они не символизируют ничего, кроме самих себя, и, хотя они часто говорят о войне, они никогда не ссылаются на свои ценности как на причину для начала борьбы.

Якобы моральное противостояние между добром и злом — это относительно недавнее изобретение, которое эволюционировало вместе с современным национализмом — и в конечном итоге в нем звучит голос политического, а не этического видения

Большая часть фольклорных исследований со времен Второй мировой войны была связана с архетипами или общими чертами народных сказок, причем неявная идея заключалась в том, что если мифы и истории всех народов имеют больше общего, чем различий, то то же самое можно сказать и о самих людях всех наций. Эта идея была довольно радикальной, ведь ранние сказки публиковались специально для того, чтобы показать, чем люди одной нации не похожи на людей другой. […]

Писатели и режиссеры, которые основывают свои работы на фольклоре, также, похоже, сосредоточены на общих чертах. Джордж Лукас, как известно, использовал для «Звездных войн» книгу Джозефа Кэмпбелла «Герой с тысячью лицами» (1949 г.), в которой описывается путешествие архетипического героя. Дж. Р.Р. Толкин использовал свои знания древнеанглийских эпосов, чтобы преобразовать эти истории в альтернативный вневременной пейзаж; и многие комиксы явно или неявно перерабатывают древние мифы и легенды, сохраняя живые нити историй, которые разные общества по всему миру разделяют друг с другом.

Чуть меньше обсуждается исторический сдвиг, который изменил характер многих из современных пересказов фольклора, а именно идея о том, что люди по разные стороны конфликта обладают разными моральными качествами и борются за свои ценности. Этот сдвиг заключается в дихотомии хороший/плохой, когда герои спорят не из-за того, кто сегодня пообедает или получит Елену Троянскую, а из-за того, кто может изменить или улучшить ценности общества. Хорошие парни отстаивают то, во что верят, и готовы умереть за свое дело — этот образ настолько вездесущ в современных рассказах, фильмах, книгах, даже в политических метафорах, что иногда трудно осознать, насколько он нов или как странно выглядит, если рассматривать его с точки зрения этики или повествования.

Когда братья Гримм в XIX веке записывали немецкие народные сказки, целью было использовать их для самоопределения немецкого народа и его объединения в современную нацию. Семья Гримм изучала философию Иоганна Готфрида фон Гердера, который подчеркивал роль языка и народных традиций в определении ценностей. В своем «Трактате о происхождении языка» (1772 г.) фон Гердер утверждал, что язык является «естественным органом познания» и что немецкий патриотический дух коренится в том, как язык и история нации развивались с течением времени. Фон Гердер и Гриммы были сторонниками тогда еще новой идеи о том, что представители одной нации должны быть связаны общим набором ценностей, а не родством или землепользованием. […]

Следствием объединения народа на основе исторически сложившегося набора основных характеристик и ценностей является то, что люди, не входящие в культуру, начинают считаться не имеющими тех ценностей, которые немцы считали своими. Фон Гердер понимал потенциал массового насилия, скрывающийся в этой идее, поэтому хвалил удивительное разнообразие человеческих культур и, в частности, считал, что немецкие евреи должны иметь равные права с немецкими христианами. Тем не менее националистический потенциал проекта братьев Гримм постепенно усиливался по мере того, как его влияние распространилось по Европе, и фольклористы начали писать книги национального фольклора специально, чтобы определить свой собственный национальный характер. Многие современные страны довольно быстро осознали взрывоопасные возможности злоупотребления таким образом мышления, при котором «другой» становится своего рода моральным монстром.

В книге «Неопровержимые факты из сказок Гримм» (1987 г.) американский ученый Мария Татар отмечает, что Вильгельм Гримм мог добавить, например, в пословицы слова о важности выполнения обещаний. Она утверждала, что «вместо того, чтобы смириться с отсутствием морального порядка… он настаивал на добавлении моральных заявлений даже там, где морали изначально не было». Такие дополнения подтверждали идею о том, что на карту конфликтов, которые драматизировались в этих рассказах, поставлены именно ценности. […]

В рамках этого нового националистического сознания другие авторы начали изменять старые рассказы, чтобы формировать моральное различие героев — например, между Робин Гудом и шерифом Ноттингема. До того как в 1795 году Джозеф Ритсон пересказал эти легенды, в ранее написанных рассказах о преступнике в основном изображалось, как он весело кутит в лесу со своими людьми. До версии Ритсона, написанной, чтобы вдохновить британское популистское восстание после Французской революции, Робин Гуд не грабил богатых, чтобы раздать деньги бедным. Однако переделка Ритсона стала настолько популярна, что современные адаптации Робин Гуда, например мультфильм Диснея 1973 года или фильм «Принц воров» (1991 г.), в большей степени посвящены моральным обязательствам вне закона, чем особому вольному образу жизни преступника. Шериф Ноттингема превратился из простого антагониста в человека, который символизирует собой злоупотребление властью. Даже в пределах одной нации (Робин Гуд) или одной семьи (Золушка) каждый конфликт был со временем переосмыслен как конфликт ценностей.

Или рассмотрим легенду о короле Артуре. В XII веке поэты, писавшие о нем, часто были французами, как Кретьен де Труа, потому что тогда король Артур еще не был тесно связан с душой Британии. Более того, его противниками часто были в буквальном смысле монстры, а не люди, которые символизировали моральные слабости. К началу XIX века, когда Теннисон написал «Королевские идиллии», король Артур стал идеалом особой британской мужественности и начал бороться с людьми, олицетворяющими моральные слабости. К XX веку слово «Камелот» стало обозначать царство слишком идеалистическое, чтобы оно могло существовать на земле.

Как только идея национальных ценностей вошла в повествование, особая моральная физика, лежащая в основе феномена сравнения хороших и плохих героев, стала удивительно последовательной. Характерной чертой, например, является то, что персонажи часто меняют сторону в конфликтах: если личность персонажа основывается на его ценностях, то, когда он меняет свое мнение по моральному вопросу, он, по сути, тут же переходит на сторону героев, которые совсем недавно были его соперниками. […] Сравните эту ситуацию с «Илиадой», где совершенно невозможно представить, чтобы Ахиллес вдруг стал троянцем, разозлившись на Агамемнона. Ни греки, ни троянцы не олицетворяют собой набор сильных сторон или человеческих слабостей. Поскольку их конфликт не является метафорой какой-то внутренней битвы между гневом и любовью, переход на другую сторону из-за переноса чувств невозможен. В тех же «Звездных войнах» каждая из противоборствующих команд представляет собой набор человеческих качеств. Следовательно, то, на какой стороне сражается Дарт Вейдер, зависит лишь от того, гнев или любовь побеждают в его сердце в конкретный отрезок времени.

Плохие герои меняют свое мнение и становятся хорошими и в бесчисленных якобы фольклорных современных историях: «Властелин колец», «Баффи — истребительница вампиров» (1997–2003 гг.), «Гарри Поттер» (1997–2007 гг.). Когда у плохого персонажа меняется мнение, это всегда катарсический эмоциональный момент, поскольку на карту поставлена потеря центральной части личности героя. Еще одна особенность моральной физики сравнения хороших с плохими заключается в том, что плохим героям неизвестна преданность и они обычно наказывают сами себя. Будь то шериф Ноттингема, моривший голодом свой народ, или Дарт Вейдер, убивающий своих подчиненных, плохие парни бесцеремонны с человеческой жизнью и упрекают своих союзников за мелкие проступки. […]

С другой стороны, хорошие герои принимают в свою команду всех претендентов и доказывают свою лояльность даже тогда, когда их товарищи нарушают правила. […] Хорошие парни работают вместе с жуликами, чудаками и бывшими антигероями, плюс исход их битвы часто зависит от того, с кем именно плохие парни обращались плохо на протяжении всей истории. Прощение персонажам злых поступков — это эмоциональный апогей во многих историях о хороших и плохих. […] Опять же, все это кажется непоследовательным в контексте до-современного повествования. Мало того что люди в древних историях не переходят на другую сторону в боях — Ахилл, скажем, никогда не выиграет, потому что его армия состояла из людей, отвергнутых троянцами.

В старых историях великие воины — это не новобранцы, которых собрали для нравственного воспитания, они эксперты

Истории о хороших и плохих героях, которые безоговорочно моральны (в том смысле, что они имеют строгую социальную идентичность и не меняют взглядов на моральные проблемы), часто препятствуют любым моральным рассуждениям. Вместо мучений из-за многомерности характеров персонажей, представленных в конфликте — как, например, в «Илиаде», «Махабхарате» или «Гамлете», — такие истории жестко классифицируют людей в соответствии с ценностями, которые они символизируют, сводя все размышления об этических действиях к единому движению большого пальца либо вверх, либо вниз. Либо человек подходит для того, чтобы быть частью «команды хороших», либо нет и автоматически относится к «команде плохих».

Повествования о хороших и плохих героях могут не обладать какой-либо моральной изощренностью, но они способствуют социальной стабильности и полезны для того, чтобы побудить людей вступать в армии и сражаться в войнах с другими странами. Нынешние ценности напоминают мораль, а ассоциация с фольклором и мифологией придает им флер легитимности, но тем не менее они не основаны на моральном видении. Вместо этого они коренятся в политическом видении, поэтому не позволяют более глубоко задуматься о значениях наших действий. Как и оригинальные рассказы Гримм, они представляют собой политический инструмент, предназначенный для объединения народов.

Не случайно фильмы, комиксы и игры о хороших и плохих парнях имеют большие, страстные и переменчивые фандомы — даже само слово «фандом» предполагает идею нации или объединения. Более того, моральная физика историй о супергероях, сражающихся «по-доброму» или борющихся за спасение мира, не одобряет подлинного расширения возможностей. Хорошие парни учат нас тому, что люди в другой команде совсем не такие, как мы. На самом деле, они настолько плохие, а ставки настолько высокие, что мы должны простить любой проступок нашей собственной команды, даже сомнительный, если он был сделан ради победы.

Когда я разговаривала с Андреа Питцер, автором книги «Одна долгая ночь: глобальная история концентрационных лагерей» (2017 г.), о появлении идеи, согласно которой люди, находящиеся на противоположных сторонах конфликта, обладают разными моральными качествами, она сказала мне: «Три изобретения сделали концентрационные лагеря возможными: колючая проволока, автоматическое оружие и вера в то, что целые категории людей могут и должны быть заперты».

Когда мы читаем, смотрим и рассказываем истории о хороших ребятах, воюющих против плохих, мы… репетируем идею о том, что моральные качества принадлежат категориям людей, а не отдельным лицам. Это видение братьев Гримм и фон Гердера, доведенное до логического националистического вывода, и подразумевает, что «целые категории людей могут и должны быть заперты».