Выставка «Тень сомнения», которая прошла в центре современной культуры «Гараж», была посвящена теории заговора как художественному методу и форме критического осмысления действительности. В проекте кураторов Ильи Будрайтскиса и Марии Чехонадских приняли участие художники Алексей Булдаков, Кристина Норман, Александр Повзнер, Давид Тер-Оганьян, Николай Ридный и группа Zampa di Leone. Проект T&P «Границы искусства» публикует текст аудиогида «Маршруты сомнения», который являлся частью выставки и представляет своеобразный комментарий кураторов как к работам художников, так и в отношении проекта в целом.

Свобода начинается с сомнения. Кажется, что под знаком этого утверждения началось и продолжается Новое время — эпоха, определившая сознание современного человека. Декарт, один из пророков этой эпохи, полагал, что именно способность к сомнению является главным качеством нашего разума, открытого к поискам истины. Не принимая на веру видимое и слышимое, мы пытаемся постигнуть причины, выявить взаимосвязи, найти универсальное и вечное в нагромождении частного и временного. Единственное, в чем не приходится сомневаться — это в самом сомнении, во всемогуществе критики, расширяющей границы восприятия и освещающей темные углы реальности. Это сомнение окрыляет, придает уверенность и оптимизм. Оно становится постоянным спутником рационального человека — подвижного, развивающегося, познающего мир через постоянно расширяющиеся границы собственных возможностей. Но есть и другое сомнение — предшествующее рациональному и отвергающее рациональное. Это сомнение, застигающее врасплох. Сомнение одиночества и страха. И вот, внезапно остановившись, мы оглядываемся по сторонам, и с ужасом осознаем, что наша картина мира, который мы привыкли критиковать и познавать — лишь видимость, скрывающая нечто совсем другое? Привычное вдруг начинает казаться чужим и враждебным. Знакомые вещи приобретают новый, тайный смысл. Периферийные, незначительные детали становятся решающими. То, что большинство привыкло считать доказанным и безусловным, превращается в обман и мишуру. А наше собственное, внезапно обретенное знание — становится тяжелым и мучительным бременем правды, непостижимой для окружающих. Значит ли все это, что нам еще только предстоит усомниться в главном — в силе собственного сомнения?

За треснувшей картиной знакомого мира мы стремимся обнаружить другую — подлинную, тайную, — ту, по отношению к которой так называемая «реальность» служит лишь ширмой. За предназначением привычных вещей, за ходом событий, за мотивам поступков стоит чей-то план, хитроумная схема, чудовищная махинация, превращающая каждого из нас в пешку в чужой игре. В тот момент, когда мы допускаем существование «скрытой пружины» за пределами видимого и объяснимого, заговор входит в нашу жизнь. Как принцип, он может обнаружить себя на любом уровне — в кругу семьи, кампании друзей, коллективе в офисе. Он может давать исчерпывающие интерпретации непонятных событий, вскрывать причины исторических переворотов, объяснять нечеловеческую силу государственной власти или природных катаклизмов. Некоторые исследователи определяют конспирологию как «параноидальный стиль» — тип психического отклонения, обретающий социальные и политические черты. Это объяснение предполагает, что модель заговора существует исключительно в нашем воображении, и каждый из окружающих нас феноменов, равно как и связи между ними, может и должен быть интерпретирован исходя исключительно из установленных фактов. Но что если некоторые заговоры действительно существуют? Можем ли мы слепо доверять известным источникам знания, решительно отвергая любое доверие нашим собственным сомнениям и догадкам?

Конспирология, как обратная сторона рационального сомнения, имеет свою историю. Время ее рождения точно совпадает со временем европейских революций. Учрежденный снизу новый порядок вещей провозглашал источником власти народ, и прежнего коронованного единоличного суверена сменял новый, рассредоточенный и невидимый. Господство привилегированных сословий сменяется декларациями политического равенства. Но в самом ли деле господство меньшинства над большинством навсегда ушло в прошлое? Или просто на место одного меньшинства пришло другое? Исторические пессимисты и консерваторы разглядели за падением старой аристократической элиты восхождение новой, скрытой, таинственной и зловещей. Пионеры конспирологической мысли начала 19 века указывают на тайные общества — масонские ложи и самую могущественную и секретную из них — иллюминатов. Именно эти ордена стояли у оснований развернутого на столетия заговора против французской монархии, итогом которого стала революция. В то время, как обманутый профан привык оценивать событие как современник и участник, конспиролог обладает знанием, позволяющим держать дистанцию. Он не в силах противостоять заговору — именно потому, что в полной мере осознает его ужасающие масштабы.

Практически каждое большое событие — от взятия Бастилии до убийства Кеннеди, от расстрела Николая Второго до атак 11 сентября — создавало свою собственную конспирологическую ауру. В этом нагромождении смутных ощущений, справедливой критики, предрассудков, вымыслов, страха и недоверия всякий раз узнавался типичный человек своего времени. Человек, лишенный собственного голоса, но имеющий собственные ответы.

Великий политический мыслитель Алексис де Токвиль описывал Новое время как эпоху бессознательного движения к равенству. Агентами этой неумолимой логики истории становились и короли, уравнивавшие в бесправии аристократов и простолюдинов, и революционеры, казнившие королей во имя равенства. Массы, выходившие на арену истории, мыслили себя ее творцами — тогда, как на самом деле были лишь ее слугами. Но что, если за разрушительным влиянием идей стояла не сила Провидения, а железная воля законспирированного сообщества? Что, если смысл Истории не воспроизводился ей самой, но представлял последовательное осуществление кем-то написанного сценария? В XIX веке, столетии конспирологии, сюжет заговора, направляющего общественное мнение и энергию масс, оказывался популярен не только среди консерваторов, но и среди революционеров. В то время, как Католическая церковь провозгласила своими главными противниками масонов и социалистов, сторонники социального прогресса сосредоточились на поисках корней заговора иезуитов и реакционных спецслужб. Противники, опознавая друг друга через модели заговора, сами старательно их копировали. Карбонарии и бланкисты были убеждены, что восстание против тиранов невозможно без тайной организации, члены которой проходят необходимый обряд посвящения и хранят в тайне свою принадлежность к революционной группе. Проигравшие сторонники рабства на американском Юге создают секретный союз — Ку-клукс-клан — заимствовавший ритуалы и атмосферу масонских лож. А в 1914 член тайного националистического общества совершает убийство в Сараево, открывшее путь Первой мировой войне. Революционеры и реакционеры, монархисты и борцы за национальное освобождение — все они так или иначе пытались использовать модель заговора уже не для объяснения, но и для изменения мира. Но начало 20 века, время войн и революций, усложяет картину настолько, что коспирология вновь возвращается на свое законное место — разоблачителя заговора других, а не создания своего собственного.

Конспиролог одинок. Он переживает обреченность и уникальность своей миссии даже тогда, когда ему удается собрать небольшой коллектив и наладить распространение листовок и книг, с помощью которых он пытается достучаться до пребывающих в неведении сограждан. Конспирологическая секта — это не крепкий коллектив друзей, но скорее, прибежище одиночек, которых свела вместе тяжесть обретенного знания. Это знание предполагает огромную ответственность и таит немало опасностей. Но в то же время, именно оно придает устойчивости во враждебном и гнетущем мире. Масштабы катастрофы, могущество и хитрость неизменно побеждающих враждебных сил насколько велики и неодолимы, что осознавая их, конспиролог прекрасно осознает обреченность своей борьбы. Он не бросает вызов, ведь его сила — в знании, которое придает уверенности тогда, когда другие отчаиваются и теряют ориентацию. Спокойная, горделивая вера в заговор, может стать лучшей терапией в периоды социальных катастроф и потрясений. А выстраданный исторический пессимизм помогает без больших потерь пережить времена, которые и правда способны лишить всякой надежды на будущее.

Враг конспиролога всегда скрыт, он постоянно пытается замолчать факт своего существования или выдать себя за другого. Война, которую ведет секретное меньшинство против одураченного большинства, также никогда не бывает явной, и только «тень сомнения» становится ее подлинной линией фронта. Растянувшаяся на всю вторую половину XX века Холодная война включила этот режим подозрения по обе стороны Берлинской стены, превратив теорию заговора в свою универсальную религию, стоящую над любыми идеологическими разногласиями. Производители конспирологии — американские пропагандисты времен «охоты на ведьм» и советские партийные пропагандисты — оказывались удивительно похожи друг на друга, указывая на «скрытых коммунистов», антисоветчиков, девиантов, геев, подозрительную богему в качестве источника хитроумной атаки на моральные и культурные ценности, цементирующие общество перед лицом внутреннего врага. Но заговорщик — не просто шпион, действующий в интересах противника. Он — внутренняя болезнь, недуг и проклятие нации. Его видимая слабость на самом деле является источником силы. И для борьбы с ним никогда недостаточно лишь лояльности и бдительности. Необходим режим организованного сомнения, включенный в круглосуточном режиме. Этот режим формирует характер, превращая каждого в minutemen — человека границы, сурового, недоверчивого, и готового оказать отпор в любую минуту.

Итак, существует проверенная временем связь между потребностью в поиске заговора и большим событием, выходящим за пределы рационального объяснения. Крах «реального социализма» в 1990-е, сопровождавшийся конфликтами и гуманитарными катастрофами, дал новый мощный импульс конспирологии, превратив ее в господствующую идеологию распавшегося и подозрительного общества. Привычные связи между людьми, значение институтов и традиций оказалось вдруг неясным и заколдованным. Ослабевший разум оказывался бессилен разгадать магию новых, мрачных и разрушительных, социальных отношений. На земле, выжженной после урагана рыночной «шоковой терапии» и локальных гражданских войн, рождалась неизвестная и уродливая жизнь. И можно было поверить во что угодно, кроме того, что жертвы катастрофы одновременно были ее создателями.

Документы — один из главных центров силы и одновременно источников слабости теорий заговора. Именно текст, манифест, кредо является и доказательством, и сюжетом большинства из известных заговоров. Сионские протоколы или план Даллеса — в модели заговора сомнению могло быть подвергнуто все, кроме их подлинности. Эта подлинность не требовала обычных доказательств — текстологических или исходящих из элементарной логики. Правда каждого из этих документов подтверждалась тем, что все известные или еще неизвестные факты идеально укладывались в их содержание. Магический текст о заговоре получал универсальное значение, объясняя любой актуальный и даже потенциальный феномен или событие. Однако на самом деле универсальным оказывается не текст, но тип сознания, способного ему верить. Сознания, которым легко манипулировать и практически невозможно противостоять.

В конце XIX века именно это решил доказать Лео Таксиль, публицист-провокатор и шутник из Марселя. Убежденный антиклерикал, поверхностный, но бойкий разоблачитель религии, понимаемой как набор нелепых предрассудков, он вдруг неожиданно публично объявляет о переходе на другую сторону баррикад. Таксиль говорит о желании вернуться в лоно католической церкви, и посвятить себя борьбе с ее тайными могущественными врагами — масонами. На протяжении 14 лет он выпускает тонны текстов, разоблачающих тайную секту палладистов — служителей Люцифера, поставивших своей целью уничтожение христианства при помощи республиканизма и светской школы. Священники и католические активисты распространяют тысячи этих легко и ярко написанных книг, а римский Папа даже удостаивает Таксиля приемом. Какова же была мера гнева и разочарования французского католического сообщества, когда Таксиль неожиданно совершает своеобразный конспирологический coming-out. Писатель сообщает, что все эти годы он сознательно занимался мистификацией и обманом, чтобы сделать явной всю меру невежества и отсталости католиков, готовых верить в самые глупые и невероятные истории. Со стороны тех, кто привык доверять лишь очевидному и полагаться на здравый смысл, жест Таксиля вызвал оглушительные аплодисменты. Но те, кто верил в сверхчеловеческую силу масонского заговора — лишь опознали в Таксиле его послушного участника.