К понятию акта высказывания: Александр Смулянский о коммуникативной неудаче

На 16-й Международной ярмарке non/fiction состоится презентация книги философа Александра Смулянского, которая должна выйти в рамках теоретической серии *démarche, совместного проекта альманаха «Транслит» и «Свободного марксистского издательства». В данный момент идет кампания по сбору средств на выпуск книги. T&P публикуют отрывок из работы, посвященный коммуникативной неудаче, обусловленной принципиальным различием между актом высказывания и его содержанием, и пониманием этого различия в философии языка Джона Остина и работах французского философа и психоаналитика Жака Лакана.

Исследование посвящено парадоксу, с которым сталкивается как теория, так и сам говорящий субъект, когда обнаруживается, что речь невозможно ни помыслить, ни анализировать, не признавая, что существует измерение, которое непосредственно в этой речи не обнаруживается, но при этом существенно сказывается на ее судьбе. Речь идет об измерении акта высказывания, на особую роль которого обратил внимание Ж.Лакан. Трудности и разночтения возникают уже потому, что на что-то подобное уже указывали и до Лакана, — причем в дисциплинах, для которых инстанция речи выступает непосредственным предметом их исследований. Речь идет о лингвистике и философии языка — сферах, с которыми Лакан если и пересекался, то только лишь для того, чтобы показать, как мало у его подхода с ними общего.

Важным различием здесь обладают сами термины — теория высказывания, предложенная Дж.Остином, фигурирует под названием теория речевых актов, speech act theory. Лакан же использует термин l'énonciation, введенный ранее Э.Бенвенистом, который можно перевести как «акт высказывания»

Размежевание, на котором Лакан временами настаивал, а временами оставлял его как «самоочевидное», возникает по вопросу того, что именно считать актом высказывания и каким образом обнаруживать его в речи. Здесь обнаруживается кардинальное разночтение — и это учитывая, что разработки возникли и развивались почти параллельно. Лакановский акт высказывания на самом деле отличен от инстанции акта, которую выделяет лингвистическая философия языка. Небольшим, но важным различием здесь обладают сами термины — теория высказывания, предложенная Дж.Остином, фигурирует под названием теория речевых актов, speech act theory. Лакан же использует термин l'énonciation, введенный ранее Э.Бенвенистом, который можно перевести как «акт высказывания».

С одной стороны, этот l'énonciation интересен тем, что он не размежевывается со speech act настолько кардинально, что перед нами появляется совершенно новое и неведомое понятие. Больше всего в версии Лакана это походит на нечто такое, что доводит до конца теоретическую мысль, на которую теория речевых актов лишь замахнулась. Тем не менее более подробный анализ показывает, что дело не в незавершенности начатого, а в препятствиях к дальнейшему продвижению, которые обнаруживаются с самого момента предъявления остиновской теории. Затруднение кроется уже в ее базовых допущения, из-за которых теория speech act устроена так, что никакой правки она претерпеть не может. Между двумя концепциями складываются отношения недоговоренного несогласия, не переходящего в соперничество лишь потому, что мысль Лакана резко уходит в сторону от выяснения каких бы то ни было отношений.

Тем не менее между подходами с самого начала была определенная близость. Неслучайно все иллюстрации, к которым прибегает Остин, крутятся возле того измерения, которое кровно волновало и Лакана. Речь идет об измерении неудачи — и в частности, неудачи самого высказывания. О том, что высказывание порой бывает удачным, Остин говорит также — хотя это всегда сопровождается оговорками. Действительно, порой случается, что, когда вы говорите любимой женщине «я беру тебя в жены», весь мир дышит такой благорасположенностью (я имею в виду расположенность социальную, выраженную в благосклонности и правомочности соответствующих представителей социального института), что эта женщина действительно в результате оказывается чем-то наподобие вашей жены. Все, разумеется, зависит от того, до какой степени пресловутые общественные структуры «верят» в самих себя, — другими словами, это вопрос идеологии, институты которой уже много десятилетий подвергаются непрерывной критике. Интересно, что и на этот классический для теории речевых актов пример Лакан в свое время уже представил контрпример, в котором подобная речь, имеющая перформативные замашки («ты моя жена», «ты мой президент»), располагается полностью в воображаемой плоскости.

Мысль же Остина движется в другом направлении. В основном его занимает именно вопрос силы, энергии акта высказывания, призванного реализовать речь и придать ей измерение действенности. В связи с этим его не может не тревожить то, что в большей части случаев пресловутая иллокутивная сила высказывания — та самая сила, которая, как предполагается, и позволяет вам совершить какое-то действие при помощи слов, — не срабатывает.

J.L. Austin: How to Do Things with Words

Сразу следует сказать: невозможно не отнестись сегодня критически к безусловной ставке Остина на «силу» и «претворение в реальность», и, в конечном итоге, на измерение практики, с которым эта сила у него полностью ассоциируется. За его учением, прикрывающимся чисто лингвистическим подходом, на деле стоит мощная философская традиция, уже подвергавшаяся критике, начиная с Хайдеггера. Даже не углубляясь в эту область, стоит сказать пару слов и про обстоятельства появления самой этой книги — в частности, про ее заглавие. На русский оно переведено чрезвычайно конъюнктурно, то есть буквально так, чтобы сориентировать даже последнего студента, не читавшего работу: «Как производить действия при помощи слов». На самом деле интересно, что это не совсем соответствует собственно языковой действительности, в которой находился сам Остин, потому что на английском работа озаглавлена совершенно иначе — «How to Do Things with Words». «Как делать вещи…» — и вот здесь и начинается двусмысленность, потому что перевод «with» может быть эквивалентен, собственно, предлогу «by», который означает «при помощи», «посредством», «by means», но, с другой стороны, у «with» как у предлога «с» сохраняются отдельные значения творительного падежа, в котором вы производите действие с чем-то как таковым. То есть если переводить фразу чуть более смело и тенденциозно, то окажется, что Остин буквально собирается рассказывать нам о том, как выделывать всяческие штучки при помощи слов, — или даже с самими словами.

Остин просто указывает на то, что существуют парадоксальные ситуации, в которых вы произнесли все правильно, но что-то пошло не так и ваши слова не имеют нарекающей, учреждающей или какой-либо иной иллокутивной силы

Если судить по заглавию, очень любопытно, что во все еще не закончившейся истории неустанного разоблачения в словесном шарлатанстве, которая захлестнула нас полностью, особенно на отечественной территории, центральному обвинению должен подлежать не Ж.Деррида, а именно тот, кто представлял вполне основательную и ответственную лингвистическую науку. Ирония заключается в том, что именно Остин в каком-то смысле более достоин того шутовского колпака, который критики то и дело напяливали на представителей так называемого постструктурализма. Измерение трюкачества здесь, если судить именно по заглавию, неизгладимо.

Так или иначе, именно в этой работе, где Остин пытается показать, что с помощью слов можно натворить очень много, он же большую часть времени отводит указанию на то, что, как правило, это — к счастью или же нет, — у субъекта не получается. Ничего такого с помощью слов вы не наделаете, если на это опять-таки не даст добро соответствующее социальное окружение, которое должно будет иллокутивную силу вашего акта высказывания санкционировать и привести в действие. Здесь происходит то самое, что Лакан, пользуясь совершенно иным примерным рядом и опираясь на инстанцию, которой у Остина нет — на бессознательное, — называет «бессилием», изнанкой которого является «невозможное».

Разумеется, Остин так далеко не заходит — он просто указывает на то, что существуют парадоксальные ситуации, в которых вы произнесли все правильно, но что-то пошло не так и ваши слова не имеют нарекающей, учреждающей или какой-либо иной иллокутивной силы. То есть они так и не стали пресловутыми «перформативами» и тем самым являют собой коммуникативную неудачу. Никаких новых штук и событий при помощи слов вам произвести не удалось — вы только посмешили окружающих. У Остина есть, например, рассуждения о том, можно ли крестить вашу кошку, если вы считаете ее существом разумным и если святцы вам подсказывают, что именно это имя наиболее ей подходит. Примеров у него немало, но в этом измерении неудачи, которое так Остина и его последователей беспокоит, из вида пропало кое-что еще — а именно то, что вся эта теоретическая история со speech act была в некотором роде неудачей сама. Авторы ее явно намеревались революционным образом отделить акт высказывания от содержания, показав, что есть на уровне speech act что-то такое, что не совпадает именно с содержанием высказанного. Другими словами, цели у лингвистической теории были вполне лакановские — иное дело, что их невозможно было реализовать без целого ряда размежеваний с типичным представлением о речи, которые Лакан совершает в своих изысканиях.

Пролакановское решение заключается совершенно в ином предположении: а именно в том, что причиной неудачи коммуникации как раз и становится действенная реальность акта высказывания, отличного от содержания речи

То, что именно вычленение совершенно новой инстанции акта высказывания и было честолюбивой целью теории речевых актов, становится очевидным, исходя из дальнейшей судьбы этой теории на философском поле. Не случайно последняя приводит к авторам, которые показывают, как именно теория речевых актов (разумеется, к этому времени уже приправленная и улучшенная Л.Альтюссером, Дж.Батлер и другими) способна объяснить, например, механизм работы идеологии. Последняя, как мы сегодня знаем, производится именно на уровне речи, которую интеллектуал подвергает анализу с целью выявить то, что в ней осталось нераскрытым, хотя и оставило свой след, — буквально то, чего субъект сказать не хотел, но и полностью утаить не смог. В этом обновленном подходе остиновская схема почти полностью инвертируется и чрезвычайно сближается с лакановской. Если в классической остиновской теории речевых актов неудача постигает высказывание по той причине, что неудача постигает его акт, то пролакановское решение заключается совершенно в ином предположении: а именно в том, что причиной неудачи коммуникации как раз и становится действенная реальность акта высказывания, отличного от содержания речи.

Тем не менее даже этот подход не задействует все возможности, заложенные в лакановском анализе акта высказывания. Хотя его часто определяют именно как «аналитику акта высказывания» (таким его видит, например, С.Жижек), в сущности, перед нами все та же теория речевых актов — хотя и развитая со стороны вопроса о «неудаче коммуникации». Нет сомнений, что ее развитие внесло в критику дискурса, ставшую сегодня основным продуктом интеллектуала, довольно весомый вклад. Тем не менее здесь остается вопрос: одна ли и та же это процедура — недоверие к содержанию высказывания и выход на уровень акта? Я полагаю, что нет, — и лакановское размышление подтверждает, что этого радикально недостаточно. Именно здесь и находится предел развития так называемой критической мысли и присущего ей «подозрения дискурса». Мой основной тезис заключается в том, что подозрение содержания речи и анализ возможно присущих ее субъекту «намерений», еще не выводит на уровень акта высказывания.

Предел критическому анализу дискурса как раз и состоит в том, что, если мы говорим о speech act, о субъекте акта высказывания — именно в рамках лингвистической теории, — то у нас никоим образом не получается его оторвать от содержания. Для этого просто нет никаких теоретических условий. Даже в более-менее развитых, теоретически продвинутых работах, где субъект акта («le sujet de l'énonciation») не совпадает с субъектом сказанного («le sujet de l'énoncé»), — то есть в работах, в которых как будто бы лакановское различие между актом и содержанием усваивают и начинают им активно пользоваться для собственной критической деятельности, — даже в этих работах поддерживается заблуждение, согласно которому для того, чтобы произвести акт высказывания, вам достаточно просто высказаться. На уровне, который можно наблюдать, пользуясь органами чувств, нет никакого различия между вашим речением и тем, что критик-интерпретатор потом вычленяет в виде акта высказывания. Этот недостаток различительности напрямую восходит именно к Остину, и именно его я считаю самой базовой проблемой современной философии языка. Этот недостаток укоренен в ней столь прочно, что даже при попытках критически задействовать лакановское учение об акте оно не позволяет исследователям прорваться к тому, что из лакановского подхода можно было бы извлечь, если бы у нас была хотя бы тень честолюбивого желания продвинуться дальше.

Презентация книги «К понятию акта высказывания» пройдет 29 ноября, в пятом зале Зоны семинаров «Альянса», в 13.00.