Вслед за ушедшим в прошлое литературным веком модерна в Лету кануло и постмодернистское игровое письмо, а новая большая теория ему на смену так пока и не пришла. Кажется, стали слышнее голоса писательниц и представителей национальных литератур, но создают ли феминистская и постколониальная повестки новую литературу — или только «сегодняшнюю»? На этот вопрос попытался ответить журналист и руководитель книжного проекта «Полка» Юрий Сапрыкин. T&P сделали конспект его лекции.
Что современно? | Литература
Лекция. 9 ноября 2018 года, Новое пространство Театра наций. В рамках цикла «Интеллектуальный марафон Нового пространства Театра наций „How Long Is Now“»
Юрий Сапрыкин
Журналист, культуролог, руководитель книжного проекта «Полка»
Теория
Русский язык чрезвычайно богат и разнообразен, но именно с «современностью» у него проблемы. С одной стороны, это то, что в английском языке называется «modernity». Современному миру, который сменил мир традиционных ценностей, вертикальной иерархии и атомарной семьи, более века от роду, и многократно провозглашено его умирание. Этот мир модерна неразрывно связан с определенным типом литературы, который был им порожден, — модернизмом.
С другой стороны, есть «современность» как происходящее здесь и сейчас. Это «now» не равно модерности или модернизму и даже уже постмодернизму. Безусловно, ни Пруст, ни Кафка, ни Джойс, ни вообще сам тип модернистского письма уже не являются современными. Не является им и сменивший его тип письма постмодернистского, все это в прошлом. Поэтому сказать, что такое сегодняшняя литература, чрезвычайно сложно. Никакой большой теории, которая сменила бы постмодернизм, не случилось. Это тоже одна из характеристик современности: какая-то большая, объясняющая все теория — это признак золотого века, и так, наверное, никогда уже не будет.
Повестка
Велико искушение объявить современной литературу, связанную с текущими социальными проблемами. Тогда все просто: можно предположить, что актуальная словесность так или иначе связана если не с феминистской повесткой, то с возвращением в литературу артикулированного женского голоса. Не так давно я присутствовал в качестве самопровозглашенного эксперта на дебатах премии «НОС» в Красноярске, и там это мнение неоднократно прозвучало. В жюри этого года присутствуют только женщины, возглавляет его критик Анна Наринская, а в роли экспертов выступают не имеющие права голоса три мужика (один из них я). В
Однако если посмотреть на историю вопроса в некотором развитии, то непонятно, почему огромному количеству писательниц (Людмиле Улицкой, Светлане Алексиевич или, например, Гузели Яхиной) мы отказываем в женскости, ведь для каждой из них можно найти характеристику, связанную с этой женскостью. Где-то это сфокусированность на проблемах рода, где-то — повышенная эмпатия, где-то — обостренная эмоциональность. Так или иначе, эта линия появилась в литературе давно, когда это еще не было модно, а сейчас совпала с актуальным нервом времени. Поэтому, возможно, это тоже какая-то несовременная вещь, что-то тут не так.
Форма
Нобелевская премия в этом году тоже пострадала от феминистических споров. Случился скандал вокруг харассмента с ближайшим родственником одного из участников Нобелевского комитета, и этого оказалось достаточно, чтобы вовсе не присуждать премию.
Вообще, Нобелевская премия задала вектор в понимании современности — прежде всего в расширении границ того, что является литературой.
Премия Светлане Алексиевич, а потом Бобу Дилану (которые невозможно было представить себе даже пять лет назад, при предыдущем председателе Нобелевского комитета) стали сигналом того, что современность — это не большие романы и не художественная литература в ее традиционном понимании.
Это может быть документальная проза, рок-поэзия — и вообще что-то, что в строгий нобелевский формат никогда до сих пор не попадало. Таким образом, современность — это движение в сторону литературы, которая ранее высокой литературой не признавалась и существовала где-то на периферии.
Голоса
Постколониализм — чрезвычайно популярное и влиятельное сегодня движение, особенно в англоязычном мире. Оно связано с введением в литературный мейнстрим голосов авторов или типов письма, которые либо находились на обочине, либо попросту не существовали в силу угнетенного положения народов, к которым эти авторы принадлежат. Появляется вьетнамская, индийская, боливийская и т. д. литература, которая не пытается подстроиться под европейский мейнстрим, а отчетливо заявляет о себе, своем языке и своих проблемах. Среди авторов, которые уже почти стали классиками, — индийская писательница Арундати Рой и американец вьетнамского происхождения Вьет Нгуен. Они не только пишут на свойственном им национальном материале, но и пытаются действительно продекларировать другой тип письма.
На российской литературной карте мы тоже можем обнаружить пусть и не такое оформленное, но вполне себе постколониальное движение. Его расцвет в русской литературе происходил в позднесоветское время, только (как и все, что насаждалось сверху советским культурным начальством) часто воспринимался как нечто искусственное. Русский постколониализм — это авторы вроде Юрия Рытхэу или Олжаса Сулейменова, которые писали на национальных языках и происходили с разных окраин империи, но при этом переводились, издавались массовыми тиражами и существовали в официальной литературной иерархии наравне с самыми важными писателями того времени.
Сейчас у нас происходит немного другой процесс, но в
На этом можно остановиться и считать, что современность — это здесь. Проблема в том, что почти все эти книги являются очень традиционной литературой, это всегда романы, которые претендуют на то, чтобы быть реалистическими, с сюжетом, завязкой, кульминацией, развязкой и многофигурными композициями. Это реалистическая литература в понимании XIX века, современная по фокусу своего внимания, но не очень современная по типу письма.
Документалистика
Еще одна важная вещь, о которой тоже говорили на дебатах премии «НОС» и которую зафиксировал Нобелевский комитет в премии Алексиевич, — это то, что художественная литература сдает свои позиции по сравнению с документальным письмом. Причем это процесс не сугубо литературный, а общекультурный. Документалистика рулит. Она дает эффект присутствия, позволяет из фрагментов как бы живой реальности настоящих текстов и реально существующих голосов создавать и комбинировать не менее выразительные и сложные произведения, чем произведения, проходящие по рангу fiction. Я специально не употребляю термин «нон-фикшн», потому что под ним много чего скрывается: и книги по
Одна из широко обсуждающихся книг — «Рассказы» сценариста и режиссера Натальи Мещаниновой, которые обладают тем самым отчетливым женским голосом и имеют дело со специфическими женскими травмами детства и юности, страхами, насилием и т. д. Они написаны от первого лица и, хоть и не очень похожи на автобиографию, по своей эмоциональности и выразительности напоминают разговор на кухне после второй бутылки вина. Книга Александра Бренера «Жития убиенных художников» — тоже в некотором роде нон-фикшн, очень эмоциональное высказывание о своей жизни и утверждение своих ценностей в искусстве. Бренер — художник-акционист, в 1990-е годы водивший на поводке Олега Кулика, залезавший на Лобное место и в боксерских трусах бросавший вызов Ельцину, а потом нарисовавший знак доллара на картине Малевича в амстердамском музее Стеделик и отправленный за это в тюрьму. Книга его воспоминаний — тоже книга иконоборческая, бросающая вызов всему и вся. И эта страстность, маргинальность и смелость в обращении не только с лексикой, но и с жанром тоже кажется мне важной характеристикой современности — как в документальной, так и в художественной литературе.
Не знаю, как вплести в этот разговор книгу «Памяти памяти» Марии Степановой. Припишем ее по ведомству актуальных проблем, ведь
проблема отношений с исторической или семейной памятью — тоже важная вещь, вызывающая массу эмоций, споров и политических разногласий.
Книга Марии Степановой — про принципиально документальное письмо, в данном случае эссеистическое и не пытающееся притворяться вымыслом. И здесь невозможно не упомянуть фигуру В.Г. Зебальда, который, возможно, был последним большим классиком европейской литературы. Его книги «Аустерлиц», «Кольца Сатурна», «Головокружение» и еще не вышедший на русском языке роман «Мигранты» задали некоторую рамку, в которой существует проза Степановой и в которой литература вообще сейчас думает о памяти. Невозможно понять, насколько произведения Зебальда документальные и насколько — художественные. Сам его текст функционирует так же, как работает человеческая память, воспроизводит механику воспоминания. Фигура Степановой как автора такая же медиумическая, она работает как портал, позволяющий реанимировать голоса из прошлого и дать рассказаться историям, которые когда-то остались нерассказанными. В то же время книга «Памяти памяти» ставит под вопрос всю эту работу памяти и говорит о том, насколько она ненадежна, насколько невозможно ни автору, ни всем нам стать этим медиумом и понять что-либо о прошлом, от которого остались лишь стершиеся черно-белые фотографии. А эти стершиеся черно-белые фотографии, в свою очередь, — еще один важный элемент книг Зебальда, где они вставлены в текст не как иллюстрации, а как органичная его часть.
Вавилонская библиотека
Есть популярная метафора Вавилонской библиотеки, принадлежащая Борхесу и считающаяся характеристикой постмодернистского восприятия литературы. Это собрание всех когда-либо написанных текстов разных эпох, в которых читатель или автор выстраивает свой прихотливый игровой маршрут. Эта метафора, которая для Борхеса была символом состояния культуры, сейчас буквально материализована. Более того: чтобы оказаться в этой библиотеке, нам не нужно отправляться в Вавилон. Она всегда лежит у нас в кармане. Впервые в истории человечества мы обладаем мгновенным доступом почти что ко всем когда-либо написанным текстам. Мы можем свободно прокладывать по ним маршрут, составлять те или иные траектории — и в этом уже даже нет особенной игры или приключений, это просто данность, в которой мы живем.
Ощущение, что вокруг столько всего, что все это доступно и нет ничего забытого, уничтоженного, спрятанного и ты сам выбираешь себе маршрут, — важная характеристика современного типа отношений с литературой. Он гораздо более современен, чем любые декларации о том, что какая-то литература современная, а
какая-то нет.
Что всем на самом деле нравятся женские романы и никто не получает удовольствия от Хайдеггера, давайте перестанем притворяться. Или что происходит возрождение модернистского письма, усложненного и хитроумно- заковыристого, а все остальное — треш и пыльная вчерашка. Все высказывания подобного типа заведомо несовременны. Современна ситуация, когда литературой является все что угодно и все это существует в рамках некоторой иерархии, которую каждый волен выстраивать сам, ориентируясь на те или иные предложенные культурой схемы или образцы.
Поток
Есть еще одна характеристика современности. В нашей жизни появилось огромное количество текстов, которые живут только в тот момент, когда мы их читаем. Мы никогда их больше не увидим, а может, даже и не вспомним о них. Это ощущение дарят нам в ежеминутном режиме интернет и социальные сети. На заре существования интернета казалось, что ему будет свойственна форма бытования литературы, связанная с гипертекстом, что текст становится похож не на линейное повествование от начала к концу, а на кротовые норы, размеченные гиперссылками. Но оказалось, что все это неправда, что читатель ни по каким ссылкам кликать не будет, а будет просто находиться в потоке текста, который проплывает у него перед глазами и уплывает в никуда.
Петербургский литературный критик Валерий Шубинский на своей странице в Facebook составляет антологию русской поэзии: каждый день выкладывает несколько лучших стихотворений, начиная с конца XVIII века. Каждый день он выкладывает несколько лучших, по его мнению, стихотворных текстов за определенный год. Какие-то из них я помню наизусть, какие-то вижу в первый раз. Но я точно знаю, что у меня больше не будет возможности к ним вернуться или пережить это ощущение внезапного с ними столкновения с четким осознанием, что я их больше не увижу.
Это очень сильное, очень современное ощущение от текста как от
чего-то , что не записывается на некую вечную скрижаль, что существует только здесь и сейчас — как буддийская мандала, которая рисуется на песке, чтобы быть через минуту разрушенной.
Хотелось бы завершить все это каким-то изящным образом, объединяющим и Вавилонскую библиотеку, и письмена на песке, которые смываются ветром, и лабиринты памяти, в которых существуют Зебальд и Степанова, и раздающиеся с разных сторон и входящие в наше читательское восприятие голоса других культур, народностей, гендерных определенностей и, наконец, эту страсть маргинального иконоборческого личного письма. Но такого образа нет и не может быть. В этом сочетании квадратного, красного и колючего, видимо, тоже кроется важная характеристика современности, ситуации, наделенной не сочетаемыми друг с другом характеристиками, в которых нам как-то приходится существовать.
Литература
Авченко В. Правый руль. М.: Ад Маргинем, 2012.
Бренер А. Жития убиенных художников. М.: Гилея, 2017.
В.Г. Зебальд. Аустерлиц. М.: Новое издательство, 2019.
В.Г. Зебальд. Головокружение. М.: Новое издательство, 2018.
В.Г. Зебальд. Кольца Сатурна. М.: Новое издательство, 2019.
Иванов А. Ебург. М.: Редакция Елены Шубиной, 2016.
Медведев В. Заххок. М.: ArsisBooks, 2017.
Мещанинова Н. Рассказы. М.: Сеанс, 2017.
Степанова М. Памяти памяти. М.: Новое издательство, 2019.
Яхина Г. Зулейха открывает глаза. М.: Редакция Елены Шубиной, 2015.
Мы публикуем сокращенные записи лекций, вебинаров, подкастов — то есть устных выступлений. Мнение спикера может не совпадать с мнением редакции. Мы запрашиваем ссылки на первоисточники, но их предоставление остается на усмотрение спикера.
Комментарии
Комментировать