Дорогами и дураками беды России не исчерпываются. На территории нашей страны существует огромное количество ничьих, заброшенных земель и неизвестно кому принадлежащих объектов. Российские кладбища, стройки и свалки зачастую живут по своим законам, и даже границы между регионами в действительности четко не определены. В рамках научного фестиваля «Другая страна» состоялась дискуссия, на которой специалисты из фонда «Хамовники» обсудили, как существует то, чего по документам нет.

Другие места: территория России, где не действуют ее законы

Дискуссия. 2 декабря 2018 года. InLiberty Рассвет. В рамках научного фестиваля «Другая страна». Модератор Григорий Туманов, главный редактор самиздата «Батенька, да вы трансформер».

Сергей Мохов

Антрополог, координатор Лаборатории социальных исследований смерти и умирания (ЦНСИ), редактор научного журнала «Археология русской смерти»

Александр Павлов

Независимый исследователь

Ольга Моляренко

Социолог, доцент факультета социальных наук ВШЭ

Неучтенная Россия

Ольга Моляренко: Мой первый проект был посвящен качеству официальной статистики в Российской Федерации. В процессе исследования, кроме всего прочего, выяснилось, что прокуратура постоянно нажимает на муниципалитеты за большие объемы бесхозяйного имущества. Мы решили посвятить этому отдельное исследование. Когда оно начиналось, я думала, что бесхозяйное имущество все же достаточно локальное явление, что в разных точках России встречаются какие-то отдельные, еще не оформленные «оазисы». Но оказалось, что речь идет о катастрофических масштабах. По нашим оценкам, не оформлено порядка 20% дорог, около 90% кладбищ, от 30% до 60% остальных типов имущества (водопроводов, канализационных сетей и т. д.). Все это считается бесхозяйным, не стоит ни на чьем балансе. Часто причина в том, что в советское время существенную часть инфраструктуры прокладывали и содержали промышленные и сельскохозяйственные предприятия, которые в 1990-е годы списали ее со своих балансов как непрофильную.

Первый уровень вопроса — описать, откуда это взялось и почему до сих пор существует. Второй — выяснить, как все это управляется, если формально содержать это нельзя. Выделение средств из муниципального бюджета на такое имущество считается нецелевым расходованием бюджетных средств и грозит госслужащим административной или даже уголовной ответственностью, если речь идет о сумме более 80 млн рублей. Поэтому сегодня объект моего исследования — социальная активность жителей, бизнеса и муниципальных властей вокруг таких мест.

Александр Павлов: Мы не всегда понимаем, каковы на самом деле территория России и ее границы. История описания пространства, как отметил Симон Гдальевич, у нас действительно во многом утеряна. Еще в 1990-е годы теплились последние очаги этого дела: описания районов делали обычные школьные учителя. Это было именно описание пространства, географии, на смену которому пришло литературное краеведение с рассказом о знаменательных местах, которое поныне продолжается и транслируется.

Границы России и ее площадь по закону определяются разными ведомствами: за границы отвечает Министерство иностранных дел, а за территорию, местность — Росреестр. И разница здесь колоссальная. Во-первых, границы относятся к государству, а площадь — к стране. Во-вторых,

набор площадей, которые составляют общую местность страны по Росреестру, далеко не обязательно совпадает с территорией государства в государственных границах,

поскольку Росреестр считает кадастровые границы кадастровых округов. Кроме того, административные границы субъектов создавались государственными актами, и на карту они нанесены, а в реальности не отбиты, определены словесно. И даже образ страны на карте у МИДа и Росреестра будет отличаться, поскольку они пользуются разными проекциями.

Бывают ситуации, когда из-за несовпадения административных и кадастровых границ возникает немало потаенных уголков, вещей, которые не описаны и которых вроде бы нет. Или в бумагах что-то есть, а по факту это может быть нечто совсем другое. Так происходит, например, из-за того, что то, что висит на балансе муниципалитетов, досталось им после того, как обанкротились совхозы. Например, старые свинофермы и коровники стали сейчас источниками так называемых клюшек для фермеров — железобетонных конструкций, из которых делают арочные своды.

Ольга Моляренко: У нас более 80 федеральных органов исполнительной власти и много других государственных организаций, собирающих данные о стране в рамках своей деятельности. Эта информация очень разрозненная, потому что у каждого ведомства своя база данных и часто своя собственная система районирования. Все эти системы и базы данных не интегрированы между собой, и в итоге ни у кого из ведомств нет совокупного образа страны.

Сергей Мохов: Государство не пользуется этими цифрами, даже если бы они были. Пример ритуальных услуг: государству приблизительно известно, сколько людей умирает, — это достаточно практичный вопрос, потому что им больше не надо платить пенсии. Но власти не знают, что происходит с телом человека после того, как оно покидает морг: кто, куда и как его хоронит. Есть нормативное предписание, что тело выдается либо родственникам, либо лицу, ответственному за захоронение. Однако кто и как должен определять эти самые родственные связи, непонятно. Поэтому тело выдается любому человеку, который предъявляет паспорт и говорит, что пришел за Ивановым. «Хорошо, вот вам Иванов». Что происходит дальше с этим самым Ивановым — неизвестно, государство этим не интересуется.

Работает / не работает

Сергей Мохов: Я два года изучал региональный рынок ритуальных услуг и долго не мог понять, почему ничего не работает. Мы осмотрели, что происходит в моргах: не работают; что там с кладбищами: не работают; с катафалками — тоже нет. Но на самом деле историю с катафалком и кладбищем можно заменить чем угодно из российской инфраструктуры: ничего не будет работать.

В какой-то момент я понял, что все, кто меня окружает, все эти люди как будто каждый день борются с этой материальной действительностью. Она ежедневно выходит из строя, ломается, дает сбои, и люди просыпаются и, как герои, идут снова с ней сражаться.

Сторонним наблюдателям может показаться, что вопрос исключительно в законе. Есть российское государство, которое не может договориться внутри себя, как оценивать территорию / инфраструктуру / что угодно, или не может найти ресурсы, чтобы с теми же кладбищами что-то сделать.

Но проблема гораздо шире — это уже устоявшиеся социальные и культурные практики, которые воспроизводят такое состояние, потому что это некая форма социального порядка, в которой заинтересованы все акторы действия. Ремонт как смысл российской жизни.

Ольга Моляренко: Я работала с нормативно-правовыми актами, регламентами, статистикой и т. д. и, наоборот, не могла понять, почему все работает. В том смысле, что ничего не оформлено, на неоформленное нельзя выделять деньги, это вообще не должно существовать, — но есть, поддерживается и существует.

Сергей Мохов: Конечно, в каком-то смысле это и моя неправильная трактовка. Прихожу я, как колониальный исследователь, и говорю: «Ребята, у вас здесь ничего не работает». Конечно, у них работает. Просто немножко по-другому. Если, например, на Западе морги плохо справляются с нагрузками, то у них появляется альтернатива. А у нас ничего не работает, но и альтернативы тоже не возникает. Зато

знание, как воспользоваться «сбоями» в работе инфраструктуры, становится услугой, промыслом.

Например, приходит ко мне однажды сотрудник ЖКХ проверить счетчики воды. Подписывает документы и говорит: «Ну что, рассказать вам, как сделать?» Я спрашиваю, что он имеет в виду. «Два косаря, и я покажу, как скрепку вставить, у вас счетчик такой, тут магнит не подойдет, не надо будет за воду платить». Так что в России понятие общего блага (а инфраструктура — это и есть общее благо) не работает.

Александр Павлов: Есть история интереснее, про степные поселки с замечательными названиями Безречный, Безлесный и Безводный. Однажды зимой местные жители прислали жалобу региональным властям — мол, замерзаем, дети страдают, в домах мороз, иней на окнах, — а все из-за того, что у нас село не газифицировано. Власть решила поехать туда, проинспектировать. Мы тоже поехали. На центральной улице села работает на дровах котельная. А поверху проведены газовые трубы. То есть поселок не газифицирован, а трубы есть (хоть и старые, гнилые). На собрании выступил представитель местного правительства, сказал, что в 2004 году жители скинулись, им что-то протянули, сделали разводку, но дальше документы почему-то не пошли. Но ничего, мол, к 2025 году газ проведут. Разгадка истории в том, что селяне всю жизнь топились ворованным электричеством. А тут им на столбы повесили счетчики с ограничением мощности и дистанционным снятием показаний. И оказалось, что нужен газ.

Была и история про нефть в богатом татарском селе Большой Чирклей на границе Пензенской и Ульяновской областей, на трассе М5. Лет пять назад начали менять нефтепровод «Дружба», проходящий рядом с трассой, и на пяти километрах там нашли 48 врезок — через них местные воровали нефть, причем дикими объемами. Возили на условно подпольный нефтеперерабатывающий завод, заправляли сельхозтехнику. Поэтому у селян был замечательный урожай и вообще все было хорошо. В небольшом селе — двух- и трехэтажные дома и мраморная мечеть.

Ольга Моляренко: Я считаю, что не надо искать злой умысел там, где все легко объясняется человеческой глупостью. Наша задача — описать и понять, а не предлагать, как все реформировать.

Литература

Мы публикуем сокращенные записи лекций, вебинаров, подкастов — то есть устных выступлений. Мнение спикера может не совпадать с мнением редакции. Мы запрашиваем ссылки на первоисточники, но их предоставление остается на усмотрение спикера.