Трюковой титр стал визитной карточкой кино-авангарда двадцатых годов. Слова то приобретали объем, то вертелись в невообразимом танце, а то и становились частью сценографии. Лишенный «звучащей шкуры» кинотекст графическими средствами передавал артикулированную речь, кричал, агитировал. «Надписи» не комментировали происходящее «со стороны», но являлись громким и убедительным голосом «великого немого».